На сей раз поразительным в Джуди Макрейт было то, что на ней отсутствовала одежда.
Дьюкейн медленно вошел в комнату, закрыл за собой дверь. Сосредоточился и внимательно осмотрелся по сторонам. В комнате никого больше не было.
— Добрый вечер, миссис Макрейт.
— Прошу прощения за свое дезабилье. Жарища сегодня — сил нет!
— Небывалая жара и духота… — Дьюкейн сел в кресло, поднял глаза на Джуди и негромко прибавил: — Елена Прекрасная.
— Я знала, что вы меня вычислите, мистер Сладкин, вы такой умный! Сигаретку не желаете? Или сигару позаимствовать у Ричарда?
— Нет, спасибо.
Вот миг за гранью моей обыденной жизни, пронеслось в мозгу у Дьюкейна, миг, ниспосланный неким божеством — не из великих, вероятно, и не из числа благих, но то, что божеством, — несомненно. Никогда еще не доводилось Дьюкейну созерцать подобным образом нагую женщину.
В Джуди, стоящей перед ним, угадывалась некоторая неловкость. Человеческому телу, даже если это тело красивой женщины, не очень свойственно выставлять себя напоказ легко и непринужденно. Джуди стояла перед ним не прямо, а чуть боком, согнув одно колено и приподняв плечо, выставив вперед подбородок, словно глядела на него поверх какого-то препятствия. Могущество ее красоты отступило, сменясь чувством легкого стыда, стыда за то, что обыкновенно скрывают под одеждой и обнажают не без некоторого смущения. Как ни привыкла в душе миссис Макрейт раздеваться, тело ее еще не окончательно простилось с застенчивостью. Дьюкейн, почти машинально, отметил это про себя и был тронут. Солнце, расчерчивая жалюзи раскаленными полосками, растекалось по комнате мутным полусветом; в теплом золотисто-буром воздухе тело Джуди Макрейт возвышалось медовой подвижной колонной, выделяясь неуловимым лимонным свечением. Теплый свет выхватывал ее из сумрака, обнимал ее, смешивался с нею. Черные с каштановым отливом волосы казались медной, с прозеленью, каской; в ложбинке большой, округлой, чуть вислой от собственной тяжести груди сгустились красновато-смуглые тени. Тяжелый взгляд прятался в щелках полузакрытых глаз. Тело Джуди слегка покачивалось, выявляя изгиб ягодицы, обрисованный неясной, тонкой, светящейся дугой.
Дьюкейн сделал глубокий вдох и глотнул, не дав ему вырваться наружу вздохом.
— Я пришел повидаться с мистером Биранном, — сказал он, — но вы вполне можете заменить его.
— Если я могу быть вам полезной, мистер Сладкин, я к вашим услугам.
— Почему Радичи покончил с собой?
— Я не знаю. Мистер Радичи был странный человек со странными привычками, и в голову к нему приходили странные мысли.
— А мысль шантажировать его принадлежала вам или вашему мужу?
— Понятия не имею, мистер Сладкин. Я — женщина. Взгляните!
Дьюкейн глядел, но в голове его теперь царила холодная ясность. Он отметил, что вид больших коричневых кругов у нее на груди напоминает ему о Файви.
— Расскажите мне о Радичи.
— Я могла бы полюбить вас, мистер Сладкин. Вы могли бы любить меня.
— Сомневаюсь, Джуди. Так расскажите мне о Радичи.
— В смысле, чем мы занимались по ночам в подвале?
— Подвале? — насторожился Дьюкейн.
— В подвале министерства.
— Ах, ну да, — раздельно сказал Дьюкейн, лихорадочно соображая. — Разумеется. Вы с Радичи спускались в подвалы под служебными помещениями, в прежние бомбоубежища.
— Правильно, мистер Сладкин. Я полагала, вы знаете. Думала, что вам все известно.
— Практически все. Я лишь хочу услышать от вас недостающее. Для чего вы спускались в подвалы?
— У него на дому становилось не совсем удобно, — и супруга под боком, и соседи… Шуму от нас хватало.
— Хм-м. А миссис Радичи, что, — знала про это?
— А как же, все делалось очень честно.
— Она была не против?
— Не знаю, — сказала Джуди. Тело ее раскачивалось круговыми движениями, довольно большие ступни, служа ему точкой опоры, по-птичьи вцепились длинными пальцами в ковер. — Виду не показывала. Но на самом деле, думаю, была против.
— Радичи не тревожился, что огорчает свою жену?
— Когда он бывал со мной, мистер Сладкин, он ни о чем не тревожился. Нет такого, что могло бы тревожить мужчину, когда он со мной.
— Чего Радичи хотел от вас? — спросил Дьюкейн. — То есть помимо штук очевидного сорта?
— Ни к чему очевидному, мистер Сладкин, штуки, свойственные мистеру Радичи, не имели никакого отношения.