127 
— Пирс! Пирс! — крикнул он что было мочи.
— Пирс! Пирс!
Это эхо, сказал себе Дьюкейн. Он сказал это холодно, четко выговаривая слова про себя. Крикнул еще раз:
— Эгей!
— Эгей!
Надо возвращаться, подумал он. Он оттолкнулся от камня и энергичными гребками устремился в ту сторону, откуда приплыл. Но мощное течение перехватило его и повлекло за собой вперед, дальше.
Теперь Дьюкейн испугался не на шутку. Он с трудом пробился к стене, где течение было потише, стараясь держаться вплотную к ней. В полной темноте утрачивалась способность ориентироваться в пространстве, способность ощущать собственное тело. Чтобы понять, куда надо плыть, приходилось призывать на помощь воображение. Все решит сила, думал он, вся сила, какая только есть во мне, нечеловеческая сила. Полувплавь, полуползком впритирку к каменной стене он стал продвигаться в том, казалось ему, направлении, откуда приплыл. Он двигался очень медленно, но теперь, по крайней мере, все же двигался. Похоже, он приближался к тому месту, где туннель делал поворот. На минуту Дьюкейн как будто совсем разминулся с течением. Потом ощутил, что он меняет направление, что туннель становится просторнее, шире, а напор воды слабеет. Должно быть, он почти доплыл до главной, входной камеры.
Чувствовалось, что пространство вокруг делается свободнее, стенка туннеля куда-то ушла из-под бока. Плыть стало теперь совсем легко. Дьюкейн сделал несколько гребков. Он наверняка достиг входной камеры. Только сейчас в ней было темно. Впереди под водой виднелась полоска зеленоватого света. Но узкий, пронизанный солнцем зев пещеры был не виден. Выход из пещеры закрылся.
Теперь перед ним вставали другие картины. Долго ли плыл Дьюкейн, сказать трудно. Цветные образы возникали на фоне тьмы так ярко, что он, казалось бы, должен был разглядеть при их свете стены пещерного зала. Он видел, как стоит на каминной доске Алиса в тот миг, когда зеркало превращается в серебристую дымку, сквозь которую можно пройти в Зазеркалье. Видел лицо Мэри Клоудир, уже не встревоженное, а полное нежности и грусти. Мы оба погибли, подумал он, и не сразу понял, кого имеет в виду под этим «мы». Себя и Пирса, разумеется. То и дело он принимался звать Пирса, однако ответа не было. Звук оглашал ближнее пространство, будто не в силах проникнуть дальше, но хотя бы сообщая Дьюкейну, что туннель, по которому он плывет, все еще достаточно просторен.
Дьюкейн начинал зябнуть, руки и ноги у него устали, но процесс плаванья к этому времени происходил автоматически, как будто вода кругом была для Дьюкейна родной стихией. Что-то жуткое, сопровождая его, неслышно летело прямо над головой, словно черная птица, сотканная из эманаций. То был страх, панический страх — тот, что разрушает человека, превращая его в орущего урода. Дьюкейн очень остро ощущал его присутствие. Он старался дышать медленно и ровно. Мысленно рисовал себе, как эта пустота в теле утеса, постепенно повышаясь, заканчивается сухой и безопасной камерой. Рисовать себе иные картины он избегал. Во всяком случае, пещера вела все дальше, и ему ничего другого не оставалось, как следовать за нею, сколько можно. Но покамест, судя по тому, что ему время от времени удавалось нашарить протянутыми руками, вокруг была все та же вода, текущая меж отвесных и мокрых каменных стен. Ни трещины, устланной галькой, ни отмели, ни хотя бы выступа, чтоб уцепиться и передохнуть. Теперь он видел, как Алиса проваливается в кроличью нору, медленно опускается все глубже.
В такой темноте, думал Дьюкейн, можно оказаться в двух шагах от пути, ведущего в безопасное место, и, не ведая о том, проскочить мимо. Дело случая, и только. Течение было теперь не таким быстрым, его с легкостью удавалось переплывать в обе стороны и ощупывать стенки туннеля; здесь от одной до другой было футов пятнадцать. Туннель, кажется, постепенно сужался. В стенах попадались неровности, но то были всего лишь выпуклости, бугры, обточенные до осклизлой округлости водой, упорно стремящейся в нутро утеса по черной нескончаемой трубе. Воздух все еще оставался свежим — правда, с морской, едва уловимой гнильцой, как будто разложению подвержена была сама вода, которая словно и в самом деле становилась густой и маслянистой. Пока все прочие органы чувств отказывали, отмирали, обоняние доносило до Дьюкейна этот запах с чудовищной ясностью, точно составную часть черной вязкой структуры по имени воздух и вода, посреди которой, быть может и не двигаясь вовсе, слабеющий Дьюкейн производил с немой тоскливой мольбой плавательные телодвижения.
127 
