Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
23 
Возможно, в результате этого я убью тысячи людей — наверняка будут жертвы. Тем не менее, Румоко, разрушив Новый Салем, отправил на тот свет так много народу, что, я думаю, Румоко-2 отправит еще больше. И я надеюсь, что наверху после этого окажется достаточно свободного места. Добавим еще и то, какие слушки побегут — я сам подтолкну их. И так и сделаю.
По крайней мере, я смахну с суши так много людей, как смогу.
Они получат великолепные результаты, те, кто составляют планы — они получат Эверест в Центре Атлантики и несколько треснувших подводных куполов. Отшутитесь — и вы хороший человек.
Я наживил удочку и закинул ее. Билл отхлебнул апельсинового сока, я же затянулся сигаретой.
— Ты сейчас инженер-консультант? — спросил он.
— Ага.
— Отдыхаешь?
— Нет, работаю — в уме. Обдумываю один хитрый фокус.
— Справишься?
— Да.
— Иногда мне хочется быть таким, как ты — самому себе хозяином.
— Нет. Овчинка выделки не стоит.
Я вглядывался над темными водами, могущими нести чудеса. Утреннее солнце лизало волны, и решение мое было твердым. Ветер дул теплый и приятный. Небо становилось прекрасным. Я мог судить об этом по разрывам в пелене туч.
— Это звучит интересно. Разрушительная работа, говоришь?
И я, Иуда Искариот, оглянулся на свой путь и сказал:
— Передай наживку, пожалуйста. Похоже, что-то клюет.
— У меня тоже. Погоди минутку.
День, словно куча серебряных долларов, посыпался на палубу.
Я вытянул добычу, оглушил и осторожно взял ее.
Я сказал себе, что я не существую. Я надеялся, что это правда, даже тогда, когда чувствовал, что это не так. И мне снова мерещилось лицо старика Колгейта под тогдашней белой кепчонкой.
ЕВА, ЕВА…
ПРОСТИ МЕНЯ, МОЯ ЕВА… Я ХОТЕЛ БЫ ПОЧУВСТВОВАТЬ ТВОЮ РУКУ НА СВОЕМ ЛБУ.
День почти что серебряный. Волны этим утром синие и зеленые и — о, боже! — как очарователен свет!
— Вот наживка.
— Спасибо.
Я взял ее. Нас медленно сносило течением.
В конце концов, все мы смертны, — решил я. Но от этого мне легче не стало.
Следующая открытка будет, как обычно, на Рождество, Дон, только годом позже.
Не спрашивай меня, почему.
2. ПЕСНОПЕВЕЦ
После того, как все разошлись, выслушав рассказ о происшедшем, а остатки останков убрали — еще долго после этого, пока тянулась ночь, поздняя, чистая, с множеством ярких звезд, двоившихся и мерцавших в прохладных водах Гольфстрима вокруг станции, я сидел в кресле на маленьком заднем дворике за моим жилищем, потягивал пиво из жестянки и следил за тем, как заходят звезды.
Чувства мои были в неприятном смятении, и я еще не совсем четко представлял себе, что же делать дальше.
Продолжать расследование было опасно. Конечно, я мог бы плюнуть на оставшиеся шероховатости, нерешенные маленькие загадки, беспокоившие меня: ведь то, что мне поручили, было выполнено. И хотя у меня было желание узнать побольше, я имел полное право поставить мысленно «Закрыто» на папке с этим делом, отправиться за гонораром, а затем жить припеваючи.
А что до моего беспокойства — что ж, никто никогда не сможет все разузнать, никого не встревожат те незначительные детали, которые продолжают волновать меня. Я вовсе не обязан вести расследование дальше этого момента.
И все же…
Может быть, это и называется чувством долга. По крайней мере, именно оно само по себе заставляло меня действовать, и принуждение это маскировалось такими общепринятыми словами, как «чувство долга» и «свобода воли».
Так ли это? Или все дело в том, что люди унаследовали мозг обезьяны — с глубокими извилинами, отвечающими за любопытство, которое может привести к добру — или худу.
Тем не менее, я должен оставаться на станции еще некоторое время — хотя бы для того, чтобы не лишать свою легенду правдоподобности.
Я еще глотнул пива.
Да, надо бы получить ответы на те вопросы, которые меня волнуют. Извилины этого требуют.
А еще надо повнимательнее осмотреться вокруг себя. Да, решил я, так мы и сделаем.
Я вытащил сигарету и принялся было прикуривать. И тут вниманием моим завладело пламя.
Я уставился на трепетные языки пламени, осветившие ладонь и скрюченные пальцы левой руки, поднявшейся, чтобы защитить их от ночного бриза. Пламя казалось чистым как сами звезды, расплавленным и маслянистым.
Языки пламени были тронуты оранжевым с синим нимбом и время от времени открывали мерцающий вишневый фитиль, похожий на душу огня. А затем полилась музыка…
23 
