Последние отзывы

  33  

– Я катаюсь в парке, дядя Алекс.

Редко она так вот к нему обращалась.

– Одна? – ужаснулся он, а она свысока улыбнулась:

– Иногда. Я же ведь уже стала большая.

– Достаточно большая, чтобы на тебя напали? – сердито заметил он, в ответ она лишь посмеялась:

– Ты сердишься точно как бабушка.

– А ей известно, что ты ходишь на каток в Центральном парке совсем одна? Это ж надо! Мама-то знает?

Получилось так, что Кэ уехала в Вашингтон прежде его появления в Нью-Йорке и он ее не застал.

– Обе они знают. И я осмотрительна. Если катаюсь в позднее время, ухожу из парка с другими людьми, а не в одиночку.

– Откуда ты знаешь, что с этими «другими людьми» тебе не грозит опасность?

– Да зачем им на меня нападать?

– Ох Боже мой, будто ты, Мэнди, не знаешь, что это за место. Всю жизнь в Нью-Йорке живешь. Надо ли тебе объяснять, что там творится?

– Детей оно не касается. Зачем меня трогать? Что отнимать: щитки да ключи?

– Может быть. Или, – ему и произнести это было нелегко, – нечто куда более ценное. Тебя могут ранить. – Не хотелось сказать вслух – «изнасиловать». Ну не этой же невинной девочке, глядящей на него с наивной улыбкой. – Слушай, будь любезна, не ходи туда.

Тут он, нахохлившись, полез в карман, достал свой бумажник, откуда вытащил новенькую стодолларовую купюру. Вручил ее с серьезным выражением на лице Аманде, она от неожиданности сделала большие глаза.

– Что это?

– Твой конькобежный фонд. Хочу, чтобы отныне ты каталась вот тут. А кончатся эти деньги, сообщи, и я пришлю тебе еще. Строго между нами, юная дама, но я желаю, чтобы впредь ты не ходила в Центральный парк. Ясно?

– Да, сэр. Но, Алекс, ты с ума сошел! Сто долларов! – широко улыбнулась она, выглядя как десятилетняя. – Ух!

И не мешкая, стала на цыпочки, обняла своего дядю, звонко поцеловала в щеку, потом затолкала стодолларовую бумажку в жесткую матерчатую сумочку.

То, что она взяла деньги, немного успокоило его, но вот чего он не знал и что его должно было бы тревожить: на каток она ходила так часто, что этой сотни хватит едва на полмесяца. А попросить его, чтобы прислал еще, она постесняется. Уж такого она характера. Не настырного. И всегда довольна тем, что имеет, большего не потребует.

Без радости взглянул он на часы, а потом на Аманду. Его огорчение вмиг отразилось на ее лице.

– Боюсь, юная дама, нам следует отбыть.

Она молча кивнула. Хотела бы только знать, скоро ли увидятся они вновь. Появление дяди всегда становилось для нее словно вспышкой солнечного сияния. Эти наезды, да еще встречи с бабушкой делали ее жизнь чуть более сносной и значительной. Не спеша поднимались они по пологому склону к Пятой авеню, где он подозвал такси.

– Ты не знаешь, Алекс, когда опять приедешь?

– Не знаю. Но скоро.

Всегда, покидая ее, он чувствовал боль и укоризну. Словно должен был еще что-то сделать для нее, но не сделал и в том себя винил. Но что ему посильно одному? Разве заменишь родителя-слепца и бесчувственную родительницу? Как дать девочке то, чего ей недодано за шестнадцать с лишним лет? Хоть росточком она маленькая, но не ребенок уже, даже Алексу приходится с этим считаться. Она становится по-своему красивой девушкой. Остается удивляться, что сама она этого еще не обнаружила.

– На День благодарения приедешь?

– Возможно. – В ее глазах была мольба.

– Ладно, постараюсь. Но не обещаю.

Они подошли к ее дому, и Алекс привлек ее к себе, поцеловал в щеку, крепко обнял. Заметил слезы в ее глазах, когда пришлось расставаться, но она бодро помахала ему, отъезжавшему в том же такси, и светились в улыбке Аманды все надежды, какие бывают в шестнадцать с половиной лет. Оттого с неизменной грустью он всегда расставался с ней. Всегда задумывался о том, что сам упустил, – о детях, которых не завел. И был бы в восторге, окажись Аманда его дочерью. И вечно злился от этой мысли. Его сестра относилась к девочке куда холоднее.

Он дал таксисту адрес гостиницы, подошел к швейцару, чтобы взять свои вещи, передумал, вновь сел в машину, еще раз бросил взгляд на часы, издал долгий усталый вздох.

– Аэропорт Кеннеди, пожалуйста.

Тут он порадовался, что возвращается домой. Пробыл в Нью-Йорке всего-то два дня, но они из него все силы высосали. Объяснение с Рафаэллой накануне вечером оставило чувство уныния и одиночества. С делом он управился отлично, но теперь, уезжая из города, оказался под бурным натиском эмоций. Алекс заметил, что меньше и меньше думает об Аманде, больше и больше – о Рафаэлле. Жалеет ее, но и гневается. Зачем ей упорно хранить верность мужу, который по возрасту годится ей в деды и уже полумертв? Бессмыслица. Сумасшествие… Вспомнилось выражение ее лица, когда она удалялась в тот вечер. Вчера. Всего-то вчера. И вдруг, в приступе необъяснимой ярости, задался вопросом, чего это ради быть ему таким понимающим, покорным всему, что бы она ни сказала. «Уходи» – вот, в сущности, что она ему заявила. А он решил ослушаться. Враз. Немедля.

  33