Последние отзывы

  130  

Но даже месяц спустя шумиха не унималась. Заголовки «желтой прессы» вовсю кричали о ней на разные голоса. Второсортные телешоу приглашали всех подряд посплетничать о ней – всех, не исключая даже тюремную уборщицу. И вот Грейс почувствовала, что настало время и ей сказать свое веское слово. Они с Чарльзом целый день проговорили с ответственным за предвыборную кампанию Чарльза, и тот согласился устроить для нее пресс-конференцию. Может быть, это их наконец остановит.

– Ты же сама знаешь, что этого не будет, – сказал Чарльз. Впрочем, он полагал, что если подойти к делу с умом, то ничего дурного это тоже не сулит.

Пресс-конференция должна была состояться ровно за неделю до ее дня рождения – с большой помпой, транслировать ее собирались по одной из главных телевизионных программ. Реклама сделала свое дело, и возле их дома уже накануне снова появились люди с телекамерами. Дети были в ужасе. Они теперь старались никого к себе не приглашать, нигде не бывать, даже поменьше разговаривать с друзьями. Ах, как Грейс все это было близко и понятно! Стоило ей самой выйти в бакалейную лавку, как к ней тотчас же подходил кто-нибудь и начинал невинный разговор, неизменно кончавшийся допросом с пристрастием о ее жизни в тюрьме. И даже если с ней заговаривали о тыквах или автомобиле, то рано или поздно собеседник намертво вцеплялся в Грейс и спрашивал, правда ли, что родной отец ее насиловал или что ощутила она, застрелив его, а одна кумушка позарез желала знать, много ли лесбиянок было в тюрьме.

– Да ты шутишь! – Чарльз все еще не мог в это поверить. Ведь такое случалось, лишь когда Грейс выходила одна или с детьми. Она постоянно жаловалась мужу. А однажды на заправочной станций к ней подлетела неизвестная женщина и заорала ей прямо в лицо: «Бах-бах, Грейс! Замочила папочку, да?»

– Я чувствую себя и Бонни, и Клайдом одновременно… – горько улыбалась Грейс. Это было абсурдно, это было дико… Правда, Чарльзу тоже порой задавали щекотливые вопросы, но никто не смел травить его столь азартно и открыто, как Грейс. Казалось, весь мир задался целью замучить ее. Грейс даже получила взволнованное письмо от Шерил Свенсон из Чикаго – та писала, что уже ушла на покой, что развелась с Бобом (Грейс это, впрочем, не удивило) и изумлялась тому, что Грейс скрыла от нее свое тюремное прошлое.

– Наняла бы она меня тогда на работу, как же… – сказала Грейс, протягивая письмо Чарльзу.

Почта ее теперь была обширной и весьма своеобразной, а однажды она извлекла из конверта листок, запятнанный кровью, с единственным словом: «Убийца!» Эту гадость они тотчас же отнесли в полицию. Но во всем этом потоке обнаружилось вдруг сердечное послание от Винни, из Филадельфии, с заверениями в искренней любви и обещанием всячески поддержать. Потом пришло письмо от отца Тима – он жил теперь во Флориде и служил капелланом в доме престарелых. Он писал, что любит ее и молится за нее, и напоминал, что она дитя Господне, и что Он тоже любит ее.

В день пресс-конференции Грейс не переставая повторяла про себя эти слова священника. Программа интервью была тщательнейшим образом спланирована, и люди Чарльза просмотрели заранее весь список вопросов. Казалось, все в полном порядке. Но перед самым началом пресс-конференции список этот бесследно исчез, и первым вопросом, заданным Грейс, оказался следующий:

– Скажите, что значило для вас сожительство с родным отцом?

– Что это для меня значило? – Грейс с изумлением смотрела на журналиста. – Что это значило для меня? Послушайте, вы смотрели когда-нибудь в глаза жертве насилия? Разговаривали с такими людьми? А видели своими глазами, что изуверы творят с детьми? Они насилуют их, избивают, убивают! Они пытают малышей, тушат сигареты об эти крошечные ручки и ножки… поджаривают детей на радиаторах… и много чего еще… Спросите кого-нибудь из этих несчастных, какое для них имело значение то, что им плескали кипятком в лицо или вырывали руки из суставов! Это значит, что ни одна душа на целом свете не любит их, что они каждую минуту в смертельной опасности… это значит, что они все время живут в состоянии ужаса! Вот что это значит… вот что это значило для меня.

Слова Грейс настолько потрясли всех присутствующих, что журналист стушевался:

– На самом деле я… мы… думаю, все хотели бы знать, что чувствуете вы теперь, когда ваше уголовное дело стало достоянием гласности…

– Это грустная история… Я была жертвой чудовищного преступления, тщательно и успешно скрываемого за благополучным семейным фасадом. И я, в свою очередь, совершила страшное – замарала руки кровью. Но я уже расплатилась за содеянное и тогда, и потом… И я считаю, что выносить сор из избы сейчас, упиваться скандалом, пережевывать трагедию моей семьи да к тому же терзать моих детей и мужа – сущая бессмыслица. Ведь все выглядит так, будто главная ваша цель затерроризировать нас, а вовсе не информировать публику.

  130