Последние отзывы

  77  

Из пульсирующей тучи, окутавшей побоище, до половины выполз слизистый червь, собираясь двинуться к воротам, но рядом с ним мелькнул драгунский палаш, рассекая кольчатое тело надвое, натрое… части червя судорожно извивались, расползаясь в разные стороны, на одну из них смаху налетел Седой, рванул клыками, выпустив на миг свою цепь — остальные обрубки задергались и вспыхнули черным пламенем, когда в клубящейся перхоти взметнулись агатовые четки аббата.

Цепь Седого внезапно перекрутилась, охватив горло волка, и вместо рыка прозвучал отчаянный скулеж. Марта уже готова была броситься к вовкулаку, оставив ворота на произвол судьбы; то же самое, казалось, собиралась сделать и Тереза, но ей мешали сбившиеся в кучу безумцы, наконец направившиеся к выходу и перекрывшие дорогу краковской купчихе. Когда чья-то рука легла Марте на плечо, останавливая женщину, она не сразу сообразила, что никаких рук рядом с ней нет и быть не должно — и некоторое время тупо смотрела на обожженное предплечье, протянувшееся прямо из воздуха.

Она никогда не видела собственного появления в чужой душе; и поэтому не знала, на что это похоже.

Пальцы на ее плече сжались, Марта качнулась, но устояла, и чужая рука потянулась из ничего, вытаскивая за собой плечо, шею, смазанный ореховым маслом торс и всклокоченную голову…

— Мама моя родная! — потрясенно сказал Мардула, глядя мимо женщины на равнину.

Не так давно юный разбойник сбежал из хаты, выломав одну из досок ставней и открыв наружный засов — бдительная Янтося, не шибко доверяя сыновнему бессилию, тщательно заперла его перед уходом к Баганте, собираясь переночевать вместе со старухой. Появление Михала окончательно доконало Мардулу: и без того потеря сознания собственной исключительности была как нож острый, так еще спаситель-воевода стоял у его постели вроде старшего брата, которого у Мардулы никогда не было, и разбойнику стоило большого труда притворяться спящим.

Ближе к полуночи, не выдержав терзаний, он решил отправиться на кладбище — получается, настоящие Самуиловы дети сидят над могилой отца, а он, Мардула, считавший себя истинным защитником покойного бацы, валяется тут на простынях! — и никакие запоры не смогли остановить юношу, никакая боль от ожогов не сумела удержать.

Мардула и сам точно не знал, что скажет Самуиловым приемышам, когда увидит их, но как только взору его предстали четверо Ивоничей, вцепившихся в дергающегося франта с заплеванным клочком волос на подбородке… Все мысли разом вылетели из разбойничьей головы, он бросился в свалку и, обдирая подсохшую корку на опаленных руках, ухватил Петушиное Перо за горло.

Наука Самуила-бацы плеснула в Мардуле кипящим варевом — и разбойник мгновение спустя уже стоял рядом с Мартой, взирая на происходящее внутри Великого Здрайцы.

— Ай, мама… — звенящим голосом повторил разбойник и очертя голову кинулся к Седому. Каким чутьем он понял, что этого матерого волчину надо спасать, а не дубасить, к примеру, камнем по голове — это так и осталось для Марты загадкой, но ловкие Мардулины пальцы в мгновение ока распутали цепь, и оба они, вовкулак и разбойник, побежали вокруг безумного стада, гоня его на Марту.

Когда ближайшая проданная душа оказалась в пределах досягаемости Марты, женщина подтащила ее к себе — это оказалась пожилая дама с бородавчатым лицом — и толкнула в ворота. Дама замешкалась, Марта схватила цепь, растущую из крестца несчастной и, не понимая, что делает, ударила цепь о колено, как толстую палку… а потом еще долго смотрела на обрывки привязи и свои окровавленные ладони.

На уродливом лице дамы появилось что-то, похожее на человеческое выражение, она покачнулась, толкнувшись в створку ворот плечом, и вдруг кинулась в открытый проем, как мать кидается в горящий дом за гибнущим ребенком.

Марта провожала ее взглядом, пока та не исчезла, и повернулась к следующему, совсем еще мальчику с бордовым родимым пятном во всю правую щеку.

Она рвала цепи, скользкие звенья вырывались из липких от крови ладоней, женщина уже не знала, что хрустит: рвущиеся кандалы или ее собственные сухожилия; ворота поглощали освободившихся одного за другим, резкие вскрикивания Мардулы сливались с остервенелым рычанием Седого, из тучи над местом битвы со Стражами доносились ругательства на трех языках вперемешку с латынью, и рев, дикий, надрывный, нескончаемый рев над равниной…

Его преосвященство епископ Гембицкий не любил, да и не умел торопиться. О намерении детей старого Самуила, включая и тынецкого настоятеля, провести ночь на отцовской могиле, он знал заранее; впрочем, тайны из этого никто не делал. Как только все четверо отправились к кладбищу, епископу доложили об этом, едва Ивоничи успели выйти из хаты — высунувшийся в окно монах лишь подтвердил уже известное. Но спешить его преосвященству было некуда. Ничего особенного в том, что взрослые дети, выполняя отцову волю, проведут ночь на его могиле, не было. И все-таки… Не зря пахолки князя Лентовского божились, что видели рядом с тынецким настоятелем того, чье имя лучше лишний раз не поминать, врага рода человеческого! Опять же, покойники ожившие и все такое прочее; может, и померещилось людям княжеским со страху, вот и наплели лишнего — а может, и нет! Почтение к усопшим — дело хорошее, да только не христианский это обычай — ночь на кладбище коротать! Помолись Господу за душу родителя своего, постой над могилкой и иди себе с Богом; а подобное ночное бдение… Что, если Самуиловы дети колдовство какое богопротивное замыслили?

  77