Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
22 
Поздно. Драконы увидели возницу! Как тогда, в Спарте — Елену.
— Назад! Мое!!! — безумствует Не-Вскормленный-Грудью.
Шутники бросили в муравейник большеглазую стрекозу. Э-гей, мураши, что делать будем? Добыча, говорите? А чья добыча?.. Ведь вы не усатые твари, вы — герои богоравные! То-то же, давайте, деритесь!
— Замолчи! — К малышу подлетает воин в иссеченном доспехе; кажется, из недавних сторонников Лигерона. — Она сама! В жертву!..
— Мое!!!
Копье пробило воина насквозь; удар отшвырнул несчастного прямо на лагерный алтарь, мгновенно окрасив камень свежей кровью.
— ...Ну и зря, Лигерончик. Ты, наверное, не понял, да? Это меня надо в жертву, а не его!.. Вот, смотри, какой пеплос! Нравится?..
О боги, заберите отсюда эту дурищу! Куда угодно — в Киммерию, в Гиперборею, на край света, к берегам седого Океана...
И сердце зашлось восторгом: вот оно! Есть выход! Есть дорога в тишину. Есть способ угомонить истерику ребенка там, у предела, оборвать дикий смех, раздирающий мне уши хуже любого плача! Нам нужно чудо. Нам всем необходимо чудо! Ведь сейчас чудеса стали обыденностью, мы видим их по сто раз на дню, забывая изумляться; ну пожалуйста! — маленькое, крошечное, пустяковое чудо: пусть Ифигения сгинет отсюда на веки вечные!..
Просьба? Приказ?!
Шепот? Внутри или вовне?!
Какая разница, если я кричу, кричу во всю глотку — и меня слышат! меня слушают! мне верят! сотни душ подхватывают, делая своим, выстраданным:
— Сгинь! исчезни! На край света! В Гиперборею!.. К эфиопам! В Киммерию!..
Раскрылись в беззвучном вопле: микенский ванакт, тайком проклиная свою затею, побратимы-Аяксы, машет пухлыми ручками добряк-Паламед, вечно притворяющийся стариком Нестор забыл о «кашле» и слабом горле, вспухли жилы на лбу Диомеда...
И Номос раскрылся!
Впервые я увидел его целиком, со стороны — может быть, так видят высоко парящие птицы или Глубокоуважаемые из заоблачных высей эфира. Я видел воды древнего Океана, омывающего края земной чаши, — и там, за этими водами, не было ничего! Я видел причудливо изрезанные берега Большой Земли, опухоль Пелопоннеса, зеленое пятнышко родной Итаки, троянский берег, где ждал меня самый шустрый пергамский копейщик, — и дальше, дальше: восток киммерийских степей, блаженные края эфиопов и гиперборейцев. Край Заката, где начинается царство мертвой жизни...
Одиссей, сын Лаэрта — нас стало двое.
Всего лишь двое.
Один рыжий басилей вместе с остальными, разинув рот, смотрел, как вокруг девушки в ослепительно-белом пеплосе сгущается темное облако; как, заключив в себя внучку Немезиды, морок взмывает ввысь, к затянутому тучами куполу небес, и стремительно уносится на восток.
А другой рыжий басилей тем временем наблюдал из горних высей, как растерянно улыбающаяся Ифигения несется через простор Номоса, перечеркивая его невиданной стрелой — и, лишь самую малость не дотянув до пределов Океана, валится буквально на головы каким-то людям, собравшимся у жертвенника в далекой Киммерии!
Нас было двое — стал один.
Авлида. Лагерь мирмидонцев (Хор)
— Боги! Великие боги! Ее забрала Артемида!
— Афина!
— Зевс-Громовержец, отец благой, внемли с высот эфира...
— Лань! Лань на алтаре!
— Медведица!
— Жертва принята!!!
— Знамение!
И, итогом корифея:
— Вперед, на Трою!..
%%%
Может, кому-то и довелось лицезреть лань Артемиды на обагренном кровью жертвеннике, с которого уже успели стащить убитого малышом воина. Лань, медведицу, светлое копье Афины Паллады или одобрительный кивок Громовержца...
Мне же открылось другое.
Большая, аспидно-черная змея с шипением сползла с алтаря. Оглянулась на меня, дрожа раздвоенным жалом, и разом втянулась в какую-то щель. Обернувшись, я встретился взглядом с Калхантом. Желтые искры на сером фоне. Золото в грязи; волнение на дне бесстрастности. Долго, очень долго мы молча смотрели в глаза друг другу; потом едва заметно кивнули. Нам явилось одно и то же; жаль, я не прорицатель.
Я даже не герой.
ЭПОД
ИТАКА. Западный склон горы Этос;
Дворцовая терраса (Сфрагида) [18]
...Истекаю памятью. Пурпур с серебром.
Раны заживают быстро. Чистые раны вообще заживают быстро: стягиваются края, унимается кровотечение, прошедшее давно приникает к прошедшему недавно, бывшее со мной — к услышанному между делом... Тени жалобно скулят, прячась по углам. Они не хотят пить. Они не хотят вспоминать. Встретить бы того шутника, кто придумал для них (для нас?!) эту вечную, неугодную жажду! — уж он бы у меня напился вдосталь...
22 
