... 
100 
Луч рывком сократил расстояние до чужого затылка.
Луч торопил.
– Что ты понял? – кричал Фаруд самому себе, теряя драгоценные микроны срока, отведенного на раздумья. – На что ты намекаешь, мерзавец?!
– Ни на что. Ты действовал, как считал нужным. Пошли, а?
– Нет, ты сперва ответь…
Куклы закончили свой путь через сферу полковника. Фаруд остался один. Защитник интересов державы, идейный предатель; исполнитель приказов. Вспомнилась «Книга Царей», любимая книга детства. Там тоже у славного пахлавана, опоры трона, свято блюдущего присягу, когда следовало бы чуточку поступиться клятвой ради высшей цели, нашлись доброжелатели – отец, готовый принести сына в жертву, и дальний родственник, заманивший могучего в ловушку.
Бабушка читала на ночь:
- – Иди, спасай несчастную страну!
- Ты вырой западню, и не одну,
- На дне вверх остриями – меч к мечу,
- Дабы пришла погибель к силачу.
- Пусть он умрет, пронзенный ратью ржавой!
- Тогда избудет тяготы держава…
Фаруд улыбнулся. Он знал, как поступить. В «Книге Царей» пахлаван, смертельно ранен, молит предателя дать ему лук: для защиты от львов. И, хохоча, убивает изменника, спрятавшегося за огромный дуб. Слушая бабушку, Фаруд всегда представлял себя пахлаваном. Конечно, смерть не за горами. Но смерть для ребенка – отвлеченное понятие. Зато месть, карающая стрела, способная пробить насквозь и дерево, и врага…
- – Блеснуло солнце из-за черных туч,
- Стрела взлетела, как светила луч,
- Ударила – так рушится запруда!
- И ствол она пронзила, и Фаруда…
Нет, здесь явная ошибка. В древней легенде изменника звали не Фарудом, а как-то иначе. Как? Забыл, удивился полковник. Смотри-ка, всякую ерунду помню, а это забыл. Где ты, умница-невропаст? Подкинь мне на язык истинное имя человека, оставшегося в веках лишь благодаря успешному заговору. Кстати, если память не подводит, через много лет после смерти пахлавана, пройдя через огонь, держава и впрямь расцвела.
Ну и что?
– Пойдем, а?
– Спасибо, – ответил Фаруд. – Я останусь здесь.
– Почему?
– Так надо.
Луч придвинулся вплотную к затылку невропаста. Но Лючано Борготта уже был частью антиса. Нервной системой волнового существа – вот ведь зараза, как только сумел?.. Нити переплелись, каждое действие вызывало общую реакцию… Организма? Колонии? Структуры?
– Кукольного театра, – пошутили издалека.
«Дядя, – не издав ни звука, повторил Фаруд вопрос, заданный им три года назад, – что будет, если я выстрелю в тебя из лучевика?»
«Ничего не будет, – молча ответил Нейрам Саманган, бегая по вечному, нерушимому кругу, за миг до предательства. – Я перейду в волновое состояние раньше, чем луч достигнет моего малого тела. Лучше не стреляй, да? Имей в виду: разрушение Мансурова жилища останется на твоей совести…»
– Ну уж нет, – улыбнулся полковник. – Извини, дядюшка. Я готов платить по счетам. Но разрушение дома Мансура-аты – это ты сам, ладно?
Смех потряс северо-западный район Кашмихана, сжигая все вокруг. Объят пылающим хохотом, уходя туда, где бабушка читает внуку на ночь «Книгу Царей», где ты – пахлаван в западне, а не предатель за деревом, Фаруд Сагзи подумал, что давно не чувствовал себя так легко.
Куклу убрали со сцены и повесили на крючок.
Отдыхай, кукла.
* * *
– Семнадцать нитей, – сказала тетушка Фелиция, подвешивая марионетку на специальный крючок. – Всего семнадцать. Больше я не умею. Знаете, синьор, мой дед в одиночку управлялся с шестью десятками. Представляете: шестьдесят нитей?
Фравардин, Саглар, загородная резиденция Кобада Рузимшана
– Не думал, что еще способен изумляться…
Мужчина, достигший «возраста вдохновения» – от шестидесяти двух до семидесяти трех лет, согласно указу кея Туса VI – ребяческим жестом сбил на затылок тюбетей. Луч солнца запутался в золотом шитье орнамента, брызнув колючими искрами. Казалось, вокруг головы человека засветился нимб.
На святого человек в тюбетее походил слабо. На осененного высшей благодатью тоже. Нимбы еще рисовали над владыками-кеями, подразумевая связь их внутреннего огня с огнем государства. Но и на кея этот подвижный, крепко сбитый, чуточку сутулый вехден похож не был. Кеи не бегают по кабинету вприпрыжку. Кеи не хихикают в кулак. Кеи сидят на престоле, сотрясая мир одним мановением руки.
100 
