Увидев Ярину, Хведир махнул здоровой рукой – мол, не мешай, погоди чуток. Пока девушка соображала, обидеться или в самом деле погодить, заговорил Хвостик. Девушка не стала прислушиваться (больно голос страшен!), но отчего-то почудилось, что речь чернобородого стала иной, не такой, как прежде. Или в самом деле знакомое наречие нашли?
– Ладно! Потом!
Бурсак встал и негромко выдал пять-шесть слов на неведомом языке. Заризяка понял – кивнул и даже усмехнулся. Видать, и вправду – столковались!
– Ты чего, Ярина?
– Как – чего?
Кажется, следовало все-таки обидеться. Ведь не только к пану писарю зашла, но и к этому невеже. И о здоровье справиться, и просто – потолковать. Ведь друзья же!
– Тут интересное дело, Яринка… Ну, хорошо, пойдем! Я тебе такое расскажу!
Они прошли не в залу, дабы не беспокоить пана писаря, а на второй этаж, в маленькую комнатушку, где и жил пан Еноха-младший. Точнее, не жил – на постое стоял в редкие приезды из коллегии. Ярина опытным глазом отметила паутину в углах, пыль на книгах – и только вздохнула. Беда, когда мамки нет! Пани Еноха два года как преставилась, а свою мать Ярина и не помнила. Плох дом без женской руки!
Хведир скинул с кресла какую-то книгу в треснутой кожаной обложке.
– Садись!
Сам он пристроился прямо на лежанке – тоже заваленной фолиантами. Ярина вновь вздохнула: ну и разор! Она бы тут враз порядок навела! Мыши бы – и те каждое утро на перекличку строились!
– Служанку позвать нельзя? – не утерпела она. – Как ты тут живешь, Хведир?
– А как? – Парень удивленно оглянулся. – Все на месте, под рукой. Служанок я и на порог не пускаю. Перепутают все, я и до лета не разберу!
– Ничего, матушка попадья тебя быстро к порядку приучит! – хмыкнула девушка, не без злорадства отметив, как вздрогнул Хведир-Теодор – будто мороз ударил. Или в доме похолодало?
Она хотела для начала спросить о ране, о том, не болит ли, не ноет по ночам, но любопытство пересилило.
– Так как ты с ним говоришь, с разбойником этим?
Хведир усмехнулся, почесал кончик носа:
– Ты не поверишь! По-арамейски.
– По… По-каковски?
Поверить Ярина не могла – хотя бы потому, что не ведала: есть ли вообще на белом свете такой язык – арамейский?! Но и не верить тоже вроде не с руки. Мало ли языков на свете?
– Понимаешь, батька с ним говорить пытался, Агмет, слуга твой, – и все напрасно. Я тоже вначале по-латыни заговорил – без толку. А потом вспомнил – пергамент! Ну, тот, что нам пан Рио показал?
Девушка кивнула. Пергамент с золотой печатью был сдан пану писарю и торжественно заперт в большой сундук, что стоял в углу горницы.
– Я подумал: а если по-эллински попробовать? Ну, по-давнегречески. Там, правда, койне, это посложнее, но у меня есть Пиярская грамматика, ее для отцов-василиан издали.
Хведир увлекся, заговорил быстро, горячо. Ярина невольно улыбнулась. Чему только не учат в коллегии этой? А зачем? Быть парню попом – здесь, в Валках, а то и в селе, если места не сыщется. С кем он на койне говорить станет, с отцом Гервасием?!
– В общем, греческого он тоже не знает. Но койне не совсем язык, это смесь, суржик, вроде как у нас в Белгороде говорят – и наша речь, и московская. Так вот, некоторые слова он понял – арамейские.
– Так что это за язык? – перебила девушка. – Вроде этого… армянского?
Об армянах она слыхала и даже раз видела – в Глухове, на ярмарке.
– Вроде, – засмеялся Хведир. – Только другой. Ведай же, Ярина! Ибо глаголили на нем в часы давние, библейские! Арамеи суть племя, с давними вавилонянами в родстве сугубо состоящее. Сам Навуходоносор, о коем в Завете Ветхом…
Увесистый щелчок по лбу заставил бурсака умолкнуть.
– В следующий раз окуляры разобью, – невозмутимо сообщила девушка, подув на костяшки пальцев.
– Окуляры – не надо! – вздохнул Хведир. – Ну, я и говорю: древний язык. Вроде бы Евангелие, которое от Матфея, вначале было написано по-арамейски, только потом его на греческий перевели. Ну, арамейский я почти не знаю, и он, пан Хвостик, тоже – вслепую бредет, но все-таки объяснились.
– И поэтому ты на него не будешь в суд подавать? – не удержалась девушка.
Да, не быть бурсаку черкасом! Настоящий черкас сперва врагу шаблюкой башку с плеч снимает, а после об имени-племени спрашивает!
– Какой суд! – Парень даже рукой махнул. – Я сам под нож полез. К тому же он слуга, его дело – пана своего защищать. С пана и спрос.