– Скверно бьете! – вопит он в свет и дым. – Вэй, скверно! Панна Яринка куда как крепче прикладывает, курвины дети!
И умолкает – потому что вал стали вперемежку с проклятиями уже теснит нас вверх по лестнице. Мы пятимся, отмахиваемся, отчаянно стараясь не упасть, – и я уже плохо понимаю, кого подразумеваю под этим «мы»: себя и Рио, себя, Рио и пана Юдку, Рио и Юдку, Юдку и себя… Сознание плывет, растворяется, уже не отделяя «я» от «не-я», но что-то еще удерживает блудного каф-Малаха в этом мире, что-то, чего нет и никогда не было у меня-прежнего – я-прежний отдал почти все, чтобы я-нынешний смог приобрести этот последний, истошный дар судьбы…
Лязг металла.
Высверки перед глазами.
Бой.
И мне кажется, что это вечно длится бой на Рубеже с Самаэлевой сворой, мой прошлый, мой единственный бой…
Закованное в броню тело движется само, меч раз за разом пробует на вкус податливую плоть, отшвыривая в сторону легкие кривые клинки, зачастую вместе с руками; а рядом завершает нашу работу надворный сотник Мацапуры-Коложанского.
Казнить нельзя.
Миловать нельзя.
Ничего нельзя.
Бой.
Удивительный, чудовищный…
Меч Рио походя целует шею зарвавшегося черкаса, тот, еще не поняв, что произошло, пытается зажать рану ладонью, глядя на нас с детской обидой в стекленеющих глазах. Дикая надежда обжигает меня – неужели! неужели!.. – обжигает, чтобы уйти вместе со свистом Юдкиной «корабелки», отправившей раненого в рай.
Голова черкаса, кувыркаясь, скачет вниз по ступенькам, под ноги его товарищам.
– Уговор дороже денег! – плюется насмешкой оскаленный Юдка.
Вот, кажется, и все.
Совсем.
Сейчас оба Заклятых лягут на этих ступеньках, а я не успею даже вернуться в золотой склеп медальона – поздно!..
Лестница под ногами заканчивается.
Спина упирается в дверь.
Дверь заперта – и за дверью бьются в истерике, открываясь помимо своей воли, «Багряные Врата»!
Да!.. о, да!..
Пан Юдка… нет, сейчас – Иегуда бен-Иосиф – он внезапно бросает порядком выщербленную «корабелку» в ножны. Оскал превращается в хитрую ухмылку, влажный глаз, налитый кровью, подмигивает Рио, и, заставив черкасов попятиться перед этим сумасшествием, рыжебородый убийца принимается плясать.
Плясать, сунув большие пальцы рук под мышки и разведя локти в стороны, выхаркивая горлом:
- Авраам, Авраам, дедушек ты наш!
- Ицок, Ицок, старушек ты наш!
- Иаков, Иаков, отец ты наш!
- Хаиме, Хаиме, пастушок ты наш!
Он поет, он пляшет, приседая и отбивая коленца, а черкасы смотрят на него в немом изумлении, забыв даже, что собирались зарядить пистоли, желая добить двух проклятых басурман.
– Видать, смерть жид почуял! – невольно крестясь, бормочет седой вояка. – Вот с глузду и съехал!.. матерь Божья, заступница…
Наверное, один я понимаю поступок Иегуды бен-Иосифа. Наивная, смешная, нелепая песня! – одно из творений великого рабби Бэшта и его учеников, считавших, что тайны Каббалы должны идти «в люди» под личиной обрядов, танцев и напевов, скрывая за занавесом истинную суть! Авраам, владыка колесницы Хесед-Милости; Ицхак, господин колесницы Гевуры-Силы; Иаков, чьи двенадцать сыновей – двенадцать месяцев и двенадцать знаков зодиака, от Овена до Рыб…
Милость, Сила и Охрана.
Черкасы пялятся на пляшущего жида, крутят пальцами у виска…
- …Чому ж вы не просите, чому ж вы не просите,
- Чому ж вы не просите пана Б-га за нас?
- Чтоб наши домы выстроили, нашу землю выкупили,
- Нас бы в землю отводили,
- В нашу землю нас, в нашу землю нас!
Я чувствую: прилив сил захлестывает меня целиком, даря куда больше милостыни Рудого Панька. В напеве ветром, сокрытым в листве, светом из-за тучи, надеждой во мраке звучит мощь имени Айн, чье число – семьдесят, и имени Далет, чье число – четыре, и имен Йод и Гей, чьи гематрии соответствуют десяти и пяти… обуздание врага пляшет в смешной песне Иегуды бен-Иосифа, обуздание врага и создание защитного покрова перед уходом…
– В домовину сплясать захотел?
Вперед выступает дородный черкас в богатом, атласном жупане и шароварах неимоверной ширины. Шапку черкас потерял в пылу боя, и сейчас пламя факелов отсвечивает в его могучей лысине, отчего кажется: голова объята огнем.
Сотник Логин?.. Пожалуй.
– В домовину – это запросто!
Дуло пистоля смотрит на безумного плясуна.
…В нашу землю нас, в нашу землю нас!
Замок содрогнулся от основания до крыши.