Последние отзывы

  124  

Мы оборачиваемся.

Позади один из сердюков, криво ухмыляясь, снимает дымящуюся фузею с плетня.

Мы одобрительно киваем стрелку.

Мы.

Мне абсолютно наплевать, кто здесь воюет и по каким причинам. Моего сына только что спасли от верной смерти, и значит, женщине по имени Сале вместе с обоими Заклятыми мой сын нужен живым.

Этого достаточно.

Более чем.

* * *

– Стой, кто идет?!

Дорога была страшной. Кони оскальзывались на обледенелых склонах, разъяренная тьма кишела белыми осами, бурля вокруг кучки дерзких, осмелившихся перечить дикой бабе-завирюхе… Бричка дважды едва не опрокидывалась. Раненный в ляжку сердюк, что взялся править упряжкой, матерился на чем свет стоит – и все косил на сторону хитрым зеленым глазом. Что уж он там хотел высмотреть в метели, один Святой, благословен Он, ведает; а может, и Он не очень-то… Сугробы ловчими псами кидались под ноги коней, норовя вцепиться изломанными челюстями наста, позади буран забавлялся эхом криков и редкой пальбы, ловя на лету и разрывая добычу в клочья.

– Вперед, вперед, – бормотал рядом бледный Юдка, хрустко обдирая лед с усов и бороды. – Поспешать надо, хлопцы… поспешать… вэй, черкасы, раклово племя, киш мирин тухес зай гизунт!.. Вперед!..

И маленькая, смятая бешеной мглой процессия упрямо ползла вперед, пока из хуртовины вдруг не выросла черная громада замка, спросив испуганно:

– Стой, кто идет?! – И без паузы: – Стой, говорю! Стрелю сейчас!.. Вот те крест, стрелю!

Только здесь мы с героем Рио очнулись от невеселых дум.

Каждый из нас думал о своем, но мысли обоих не отличались радужностью. Герой, мы с тобой похожи, просто ты еще, а я – уже! Вот если бы ты… ладно, молчу, молчу. Оставим до лучших времен, не будем травить души, которых у тебя две, а на самом-то деле ни одной нет. Давай я попробую помочь тебе выжить, спастись и спасти… хочешь? Молчишь? Небось прикидываешь, как меняла на рынке: «А что потом?» Да ничего потом, совсем ничего, а если из ничего выйдет что-то – куда ты от меня денешься, герой?! Вот он я: ярмом на шее у тебя и клеймом на челе твоем, печатью на сердце и огнем в судьбе…

– Я тебе стрелю, дурья башка! Надворный сотник с панскими людьми едет! Ворота открывай, да живо! – Логиновская сотня на хвосте висит!

Перечить Юдке никто не осмелился. Сквозь усилившуюся (казалось бы, дальше некуда…) метель, застлавшую все вокруг белесой мутью, проступила угрюмая серая стена. Трое сердюков, выскочив как ужаленные из расположенной сбоку караулки, суетливо распахивали дубовые створки ворот, окованные по краям железом.

– Чортопхайку во двор! – деловито распоряжался Юдка. – У крыльца, у крыльца ставь! Эх, бричка-сестричка, повернись к нам лицом, к врагам задницей!.. Гаковницы на ворота наводи!.. А, остолопы, дайте, я сам!

Молодец, пан надворный сотник! Людей бы побольше – глядишь, и отбились бы. При их-то оружии надо бы факела на стену; и к бойницам – сердюков с рушницами… мало, мало сердюков!.. не отстоять…

Это не я!.. это не мои мысли! Или мои? Наши? Кажется, я уже с трудом отличаю, где Рио, а где я! Если так пойдет дальше…

– Пан Юдка? Что за гвалт ты учиняешь?!

На миг все застывают.

Мы оборачиваемся.

У входа в западное крыло, примыкающее к угловой башне, на крыльце стоит пан Мацапура-Коложанский собственной персоной. Сегодня, в Мертвецкий Велик-День, пан – щеголь. На нем длиннополый кунтуш алого бархата, увенчанный бриллиантовыми пуговицами, каждая – ценой в славную деревеньку, выставленную на торги. Под кунтушом – жупан из синего атласа, подпоясанный таким кушаком, словно пан вознамерился опоясаться радугой. На этом великолепие не заканчивалось: глядите! – пунцовые шаровары, сапоги из блестящего желтого сафьяна, на золотых каблуках…

Ладонь веселый Стась держал на фамильной шабле в разукрашенных ножнах; рукоять сабельную покрывал чехол из шкурки соболя, украшенный хохолком белой цапли.

Впрочем, павлинья пышность одежд меня взволновала куда меньше, чем цепь на груди Мацапуры. Цепь с камнем густым, красным, словно пролитое вино… или кровь. Ветер треплет волосы на непокрытой голове пана Станислава, старательно набивая их колючей снежной крупкой, весь кунтуш в снегу, плечи, рукава; а на цепи, на камне – ни снежинки. Да, я не ошибся: камень – Сосуд. Малый, но от этого ничуть не менее интересный. Вокруг меня слегка вздрагивает, недоуменно моргая, герой Рио; прислушивается к самому себе, и я невольно замираю в изумлении.

  124