231 
– Тогда разрешите, – искал Шульгин, – нам с Александром Ивановичем посоветоваться?…
Государь не возразил. Но и не поднялся уйти.
Да и не ему ж уходить!
Очевидно – выйти депутатам?
Но и они были в растерянности, не выходили. Да, кажется, Гучков и не искал советов Шульгина, он предполагал бы решить сам.
А у Государя – было своё неохватимо трудное. Но ему – не с кем было выйти советоваться, а вот их же, враждебно приехавших, снова спросить о том же:
– Но я должен быть уверен… как это воспримет вся остальная Россия. – И голубым растерянным взглядом искал ответа у них, избегая Рузского: – Не отзовётся ли это… – не нашёл, как выразиться скромно.
– Нет! нет, Ваше Величество, не отзовётся! – это-то Гучков знал твёрдо. – Опасность – совсем не здесь. Опасность, что если раньше нас другие объявят республику – вот тогда… Вот тогда возникнет междуусобица. Мы должны спешить укрепить монархию раньше.
Также и Шульгину этот вопрос был ясней той неожиданной заминки с наследованием. И он давно порывался вступить с монологом, зачем и ехал:
– Ваше Величество! – горячо, убедительно заговорил он. – Позвольте мне дать некоторое пояснение, в каком положении приходится работать Государственной Думе.
Описал, как наглая толпа затопила весь Таврический дворец, у думского Комитета – две маленьких комнаты.
– Туда тащат всех арестованных, и ещё счастье для них, что тащат, так как это избавляет их от самосуда толпы… Дума – это ад! Это – сумасшедший дом!
Но, кажется, такая горячая характеристика не укрепляла позиции приехавших депутатов? Шульгин исправился:
– Но мы содержим символ управления страной, и только благодаря этому некоторый порядок ещё может сохраняться. Вот – не прервалось движение на железных дорогах. Но нам неизбежно придётся вступить в решительный бой против левых элементов, для этого нам нужна прочная почва. Ваше Величество, помогите нам её создать!
Они просто умоляли, они ничего не вынуждали!
А Государь всё никак не мог увериться, не мог охватить:
– Но я хотел бы, господа, иметь гарантию, что вследствие моего ухода не будет пролито ещё новой крови…
О, как раз наоборот! Наоборот как раз! Только отречение и спасёт Россию от перспективы гражданской войны!
Действительно: зато – миролюбие. Зато – ни над кем никаких расправ.
А вот относительно изменённого Государем проекта – конечно, тут надо… Хотя бы посоветоваться четверть часа.
Но Гучков принял легче и быстрее. Да ведь он ехал сюда, зная несравненное упорство этого человека, ожидая самый изнурительный и быть может безуспешный поединок, так что пришлось бы вернуться лишь с ответственным правительством и с кусочком конституции, – а тут уже всё было сломлено, отречение – подавалось на блюде, цель долгой общественной борьбы – вырвана, надо брать, пока протягивают.
И – ему отказала ненависть к этому человеку, и он сказал великодушно:
– Ваше Величество! Конечно, я не считаю себя вправе вмешиваться в отцовские чувства. В этой области нет места политике и невозможно никакое давление. Против вашего предложения мы возразить…
Слабое удовлетворение проявилось на истерпевшемся лице Государя.
Отыскалась та точка, где он упёрся: в праве на единственного сына!
Депутаты не находились, и Государь не вынуждал их аргументов. Он тихо поднялся и ушёл в свой вагон, так и в руки не взяв привезенного депутатами проекта.
Не объяснив: давал ли он им перерыв подумать? Или уже принял решение сам?
В салоне разбрелись, закурили. Добавился неприглашённый коренастый генерал Данилов, до сих пор завистно переминавшийся на платформе.
Тут стали говорить, в голову пришло: что ведь должны бы существовать какие-то специальные законы престолонаследия, и не худо бы с ними справиться. Граф Нарышкин, до сих пор ведший запись беседы, сходил и принёс из канцелярии нужный том законов Российской империи. Листали, искали, может ли отец-опекун отречься за сына. Не находили.
Не находили видов отречения, но и самого раздела об отречении вообще – тоже не находили.
Двадцать лет боролись, желая ограничить или убрать царя, – никто не задумался о законе, вот штука.
Гучков и Шульгин теперь совещались, верней беспорядочно думали каждый своё.
Если Михаил станет центральной фигурой, то он может повести и неожиданную самостоятельную политику. Монархия может и не принять желанного приличного образа: чтобы монарх королевствовал, но не правил. Такой исход противоречил решению и желаниям Временного правительства.
231 
