Последние отзывы

  15  

Заполнявшие комнату лучи зимнего солнца потускнели, затем снова ожили.

— А разве тебе интересно? Я на твоем месте ничего бы не спрашивала. Что это за удовольствие — пить из посуды того, кто оставил о себе тяжелую память?

Утром следующего дня шел холодный дождь. Он не был сильным, но все же пробрался ко мне под плащ и намочил свитер. Ее большой саквояж, который я нес, чемодан и сумка через плечо — все вымокло и почернело. «Не ставьте на сиденье», — хмуро сказал таксист. Воздух в салоне был спертым от обогревателя и табачного дыма. В радиоприемнике завывала старая «энка». Древняя, как механические поворотники на машинах. По обеим сторонам дороги стояли облетевшие деревья разных пород — они топорщили мокрые ветки, словно кораллы на морском дне.

— Как не понравился мне Токио с самого начала, так и не могу к нему привыкнуть.

— Да?..

— Разве это пейзаж? Земля черная, речки грязные, гор вообще нет... А ты?

— А я вообще никаких пейзажей не люблю.

Она вздохнула и рассмеялась.

— Ты не пропадешь.

Я донес ее багаж до платформы. Она меня поблагодарила.

— Дальше одна поеду.

— А куда?

— Далеко, на север.

— Там же холодно!

— Ничего, привыкнуть можно...

Когда поезд тронулся, она помахала из окна. Я тоже поднял руку на уровень уха. А когда поезд скрылся, то не знал, куда деть поднятую руку, и просто сунул ее в карман плаща.

Дождь не прекращался даже с темнотой. В винном магазине неподалеку я купил две бутылки пива и наполнил оставленный ею стакан. Тело казалось промерзшим до мозга костей. Нарисованные на стакане Снупи и Вудсток весело резвились на крыше конуры — а над ними красовались надувные буквы:

«Счастье — это теплая компания».

Когда я проснулся, близняшки сладко спали. Было три часа ночи. Сквозь окошко туалета светила неестественно яркая осенняя луна. Присев на край кухонной раковины, я выпил два стакана водопроводной воды, а потом прикурил от газовой плитки. С освещенного лунным светом гольфового поля, переплетаясь один с другим, неслись голоса осенних насекомых — их там были тысячи.

У раковины стоял распределительный щит — я взял его в руки и внимательно рассмотрел. Можно было вывернуть его хоть наизнанку — он все равно оставался бессмысленной пыльной железякой. Я поставил его обратно, отряхнул от пыли руки и затянулся. В лунном свете все выглядело бледным. Казалось, любая вещь утратила цену, смысл и направление. Даже тени были какими-то недостоверными. Я запихал окурок в раковину и зажег вторую сигарету.

Куда мне идти, где отыскать собственное место? Где оно может быть? Долгое время единственным таким местом мне представлялся двухместный самолет-торпедоносец. Но ведь это суррогат, глупость — самые лучшие торпедоносцы устарели еще тридцать лет назад...

Вернувшись в спальню, я нырнул в постель между близняшками. Свернувшись калачиком и повернувшись спинами друг к дружке, они посапывали во сне. Я натянул на себя одеяло и уставился в потолок.

6

Женщина закрыла за собой дверь ванной. Вслед за этим послышалось журчание воды.

Не успев еще прийти в себя, Крыса приподнялся на простыни, сунул в рот сигарету и пустился за поиски зажигалки. На столе ее не было, в кармане брюк тоже. Не было даже ни одной спички. В дамской сумочке тоже ничего не нашлось. Пришлось обследовать стол. Крыса выдвинул ящик, порылся — и, найдя старые картонные спички с названием какого-то ресторана, извлек огонь.

На плетеном стуле у окна были аккуратно сложены ее чулки и белье, а на спинке висело хорошо сшитое платье горчичного цвета. На столике у кровати лежали маленькие часики и сумочка — уже не новая, но в хорошем состоянии.

Не вынимая сигареты изо рта, Крыса опустился на плетеный стул и уставился в окно.

Дом Крысы стоял на склоне горы — в сумерках оттуда хорошо было наблюдать разбросанные тут и там объекты человеческой деятельности. Иногда Крыса упирал руки в поясницу и, сосредоточившись, часами смотрел на вечерний пейзаж — как оценивающий поле игрок в гольф. Склон медленно шел вниз, собирая огоньки редких жилищ. Темный лесок, потом небольшой холмик, кое-где вода персональных бассейнов в белом свете ртутных ламп. Когда склон наконец переходил в легкую покатость, его пересекала змеистая скоростная дорога — как светящийся пояс, привязанный к земле. Оставшийся до берега километр занимали ровные ряды домов — а дальше начиналось море. Когда темнота моря и темнота неба растворялись друг в друге настолько, что граница между ними пропадала, в этой темноте загорался оранжевый фонарь маяка — загорался, чтобы вскоре погаснуть. Границу, снова ставшую четкой, пронзала темная линия.

  15