... 
20 
У Горького же было и ещё поручение от комитета художников: что вздорно решение Совета депутатов хоронить жертвы революции на Дворцовой площади: нельзя её разрывать, и нет там места, и разрушен будет архитектурный комплекс. А только – на Марсовом поле.
И потирал снизу усы в озабоченности, и смотрел на одного, другого деятеля.
Да Исполкому всё равно было, где хоронить. Но отстаивая себя от Совета решать вопросы истинно принципиальные, скрытные, некрикливые, – не хотелось испытывать терпение массы ещё на этом мелком, но зацепистом вопросе: уже решил ведь Совет – на Дворцовой.
Но как раз шёл Чхеидзе в Белый зал председательствовать на рабочую секцию. Взял и Горького, пусть сам и обратится к массе.
Горький уверен был в силе своего убеждения. Пошли, проталкиваясь через стоящих – и наверх.
Нельзя сказать, чтобы вход писателя был замечен залом, хотя и посадили его на секретарское возвышение.
Ещё заседание не началось, а зал уже был задымлен до тумана. Шинелей мало, а всё чёрная рабочая одежда.
Но Чхеидзе не мог начать, как хотел, потому что сразу и надрывно полезли с внеочередными заявлениями. Первый, Блейхман, уже и трибуну захватил. Пришлось ему дать слово.
От имени петроградских коммунистов-анархистов он требовал допустить их депутатов в Совет. А ввиду того что Временное правительство уже куёт цепи – то немедленно убить всех арестованных старых министров. И требуют анархисты: отменить всё, что сокращает нашу свободу; и выдать им оружие и патронов, так как революция не закончена, и материальную поддержку. Ибо свобода в опасности, а их выгнали из типографии, требуют разрешения Исполнительного Комитета. Где же свобода?!
Уж Чхеидзе уговаривал его, что не надо так долго, всё ясно, в Совете место дадим.
Но так же непримиримо полез депутат Черноморский.
Что он хочет за подписью ста присутствующих товарищей немедленно огласить судьбу Николая II, и не только его одного, но всего царствующего дома, который разъезжает по всей России, это экстренный вопрос! В широких массах рабочих и солдат, завоевавших для России свободу, возмущены, что низложенный Николай Кровавый, жена его, и сын маленький, и мать находятся на свободе, разъезжают по России и на театр военных действий. Даже он уполномочен не ста человеками, но всеми четырьмя тысячами, это больной вопрос! Почему мы должны узнавать, что Николай едет заниматься цветами в Ливадию? Немедленно потребовать, чтобы Временное правительство засадило всех членов дома Романовых под надлежащую охрану!
Ах, Чхеидзе ли, в этом самом зале и столько лет, не бился о самой широкой гласности! Но сейчас он ясно видел оборотную опасную сторону её. А чем же Исполнительный Комитет и занимался, как не толкал Временное правительство арестовать Романовых! Но нельзя же было об этом так прямо вслух публично.
И он стал выговаривать депутату и отговаривать, что вопрос – да, животрепещущий, неотложный, но… (приходилось сказать, иначе не убедишь)… нельзя дать противникам улизнуть. Просит председатель здесь решения не принимать, а мы сами всё постановим.
Как-то убедил. А после этого заговорил торжественно, навёрстывая почёт, недоданный Горькому:
– Товарищи! Перед вами стоит человек, который вышел из вашей среды и показал миру, какая мощь и творческие силы заключаются в пролетариате.
Слегка похлопали, как каждому, но не поняли, кто такой.
– Это Алексей Максимович Горький! – гортанно нагонял Чхеидзе своё упущение.
Горький сперва прочёл воззвание о сохранении дворцов.
Зал тихо послушал, несколько раз хлопнул. Чхеидзе проголосовал – принять.
Тогда Горький уже побойчей:
– Вы решили устроить похороны на Дворцовой площади. Почему именно в этой земле? Вы думали, в Зимнем дворце будет Учредительное Собрание? Но признано неподходящим. Художники предлагают устроить похороны на Марсовом поле. – И ещё золотил, умасливал: – И мы предлагаем устраивать там национальные праздники, концерты, картины для удовольствия народа. Будет приятно, если весь мир увидит, как культурен русский пролетариат. Ещё ни одна революция не шла в ногу с искусством. Вы – первые выполните эту задачу!
Хорошо слушали, никто не кричал против.
Горький отговорился, довольный, что убедил.
А стали голосовать – отказали. Не желают.
ДОКУМЕНТЫ – 16
СПРАВКА
20 
