... 
117 
Решили: впредь – недопустимо. Но сейчас, пока, выдавать.
И затем, министерство иностранных дел нуждается в дополнительных кредитах. Вольнонаёмным служащим за дополнительные занятия – 8 тысяч рублей. И вообще служащим суточные – 40 тысяч. И чинам центральных учреждений министерства, и семействам призванных на военную службу – 56 тысяч. И ещё разные единовременные пособия и прибавки – 25 тысяч.
Такому важному министерству и такому уважаемому министру невозможно было ни отказать, ни торговаться.
Да и у министерства внутренних дел был запрос: кредитовать нужды беженцев в первой четверти 1917 года, всего 28 миллионов рублей.
Утвердили.
Наконец и Керенский – громко щёлкнул замками портфеля.
Все обернулись, и особенно князь Львов. От этого сильного человека он и ждал сильных слов.
Но Керенский ничего не вынул из портфеля, только щёлкнул, а всё – устно, из своей великолепной памяти.
Во-первых, язвительно улыбнулся длинным ртом, мстя Гучкову за вмешательство в дела своего министерства, – следует предложить военному министру приостановить и даже немедленно прекратить насильственную реквизицию труда инородцев в Туркестане: население там никак не склонно к военным усилиям и мы не можем понуждать его к труду помимо его воли – это было бы против принципов завоёванной свободы. Во-вторых, развивая те же принципы свободы, необходимо снять с могильного памятника депутата 3-й Думы от Енисейской губернии, а перед тем туда сосланного, доску, закрывающую цитату из его речи в Думе.
Единодушно согласились. Поручили обер-прокурору Синода распорядиться.
530
Так Масловский до сей минуты и не решил – что же именно ему сделать. Наибольшее бы – выхватить у этих ворон Николая и увезти. Только бы увезти! – и через полчаса он будет в Трубецком бастионе – и совсем другие разговоры с Временным правительством: цензовые хоть зубами лязгай.
Но реальных сил для этого не было никаких: семёновцы на вокзале без патронов, а как ещё там отзовётся 2-й стрелковый полк – тоже может быть оружия таскать не захочет. Конечно, если сейчас по Царскому Селу объявить, что царя готовят опять на престол, – гарнизон можно и взбунтовать. Но это далеко выходило за его поручение, Совет переполошится, что пойдёт!
Однако же и достаточно Масловский чувствовал необычайность революционных ситуаций: они создаются столь причудливыми, что не подчиняются законам размеренной жизни, обычную жизнь они прокалывают как рапиры и могут выпереть в самом неожиданном месте. Такой рапирой и был его мандат – грозного и загадочного состава слов и укреплённый самой большою силой – Советом.
А с другой стороны, наслушан был Масловский многих армейских анекдотов о караулах и какие ляпсусы бывают.
Попробовать!
Подъехали. Александровский дворец несравнимо меньше Большого, не дворец, а просто длинный двухэтажный помещичий дом, два крыла.
В ближайшем – железные решётчатые ворота. Перед ними – часовой.
– Пропусти! – уверенно махнул ему Масловский грозной рукой, как если бы проезжал тут уже много раз.
Запрещено.
Изумился такому непорядку.
– Так караульного начальника!
Тот пошёл звать.
Сейчас всё зависело – какой выскочит, опытного не прошибёшь. Но – удача, да половина сейчас в армии таких: совсем зелёный, прапорщик, по-детски важный и чрезвычайно ответственного вида. И:
– Ни в коем случае, никого, категорически.
Тогда погрозней, сколько хватает голоса и вида:
– Я прислан… – а если штабс-капитан рядом помалкивает, так считай, что сам-то я от капитана и выше, – я прислан с особо важным поручением от Петроградского Исполнительного Комитета!
Да, но ни в коем случае, никого, кате…
– Молодой человек, поверьте моему опыту. Никакая инструкция не может предусмотреть всех возможностей. Вы понимаете, что такое Петроградский Исполнительный Комитет?
Тончает, стройнеет. Понимает.
И полупрезрительно:
– Что ж мне, показывать вам свои документы – тут, на морозе?
Прапорщик дрогнул. Пригласил войти в помещение наружного караула.
Удача! Но одновременно и ослабление: остальные боевые силы, штабс-капитан и два семёновца, остаются снаружи. Теперь вся сила: сам, папаха и мандат.
Погрозней развернуть. Показать со значением: мандат на столе, сам – закаменел под папахой.
117 
