Валит толпа – буянить, не скрываясь.

Гул голосов.

= Большой проспект Петербургской стороны.

Пятиэтажные дома как слитые, неуступные, подобранные по ранжиру.

Стрельная прямизна.

Дома все – не простые, но с балконами, выступами, украшенными плоскостями. И – ни единого дерева нигде. Каменное ущелье.

А внизу – булочная Филиппова, роскошная. В трёх окнах – зеркальные двойные стёкла, за ними – пирожные, торты, крендели, ситники.

Молодой мещанин ломком размахнулся, –

от него отбежали, глаза защитили, –

а вот так не хочешь?

Брызь! – стекло зеркальное.

И – ко второму.

Брызь! – второе.

И – повалила толпа в магазин.

= А внутри – всё лакированное, да обставленное, не как в простых лавках.

Чёрный хлебец? – тут утеснён. А буханки воздушные!

А крендели! А белизна! А сладкого!…

А вот так – не хочешь? – палкой по стеклянному прилавку!

А вот так не хочешь? – палкой по вашим тортам!

Отшарахнулась чистая публика, обомлелая.

И продавцы – не нашлись, раззинулись.

Бей по белому! бей по сладостям! Мы не жрём – и вы не жрите!

Не доводите, дьяволы!!…

Позванивая,

= от Финляндского вокзала по переулку, через суету возбуждённого народа на мостовой, пробирается трамвай.

Группка рабочих стоит, забиячный вид. Чертыхнулись:

– Ну куда прёшь, не видишь?

Вожатый трамвая стоит на передней площадке за стеклом, как идол, и длинной ручкой крутит в своём ящике.

Догадка! Один рабочий вскочил к нему туда, на переднюю площадку –

не понимаешь по-русски? Отпихнул его,

сорвал с его ящика эту ручку – как длинный рычаг накладной,

и с подножки народу показывая, над головой тряся

длинную вагонную ручку! –

соскочил весело.

Видели! Поняли! Понравилось!

Остановился трамвай, нет ему хода без той ручки.

Глядит тремя окнами передними,

и вагоновожатый посерёдке, лбом в стекло.

= Хохочет вся толпа!

= На Литейном мосту, перегораживая собою,

и на набережной рядом

стоят наряды полиции.

Нет, толпу они не пропустят.

А толпы – и нет. А просто:

мастеровые, от смены свободные, в город идут,

по делу или быстро гуляя, быстро гуляя,

группами по пять, по нескольку человек,

на ходу разговаривая.

Косится полиция. А и нельзя ж людям ходить запретить.

Косятся и на полицию из-под чёрных фуражек, треухов.

Косятся, ничего не говорят. Вид у них мрачный.

= А по тот край моста – за углами остаиваются, густеют, соединяются.

И вот уже по проспекту – едва не толпой.

А впереди – мальчишки, с весёлым приплясом, да как барабанят, и орут:

– Дай-те! хле-ба! Дай-те-хле-ба!

= На зимнем небе – весенний весёлый свет. Растянутые облачка.

= А на Невском – какое же гулянье, в легкоморозный солнечный денёк! Да какие же санки лихие проскакивают. С колокольчиками!

Сколько публики на тротуарах, и самая чистая: дамы с покупками, с прислугой, офицеры с денщиками.

Господа разные. Оживлённые разговоры, смех.

Даже что-то слишком густо на тротуарах. На мостовой – всё прилично, никто не мешает извозчикам, трамваям, а на тротуарах – стиснулись, как не гуляют, а в демонстрацию прут.

А-а, да тут и мещане, и мастеровые, и простые бабы, и всякая шерсть, втесались в барскую толпу, это среди рабочего-то дня, на Невском!

Но и чистая публика ими не брезгует, а так вместе и к плывут, как слитное единое тело. И придумали такую забаву, сияют лица курсисток, студентов: толпа ничего не нарушает, слитно плывёт по тротуару, лица довольные и озорные, а голоса заунывные, будто хоронят, как подземный стон:

– Хле-е-еба… Хле-е-еба…

Переняли у баб-работниц, переобразили в стон, и все теперь вместе, всё шире, кто ржаного и в рот не берёт, а стонут могильно:

– Хле-е-еба… Хле-е-еба…

А глазами хихикают. Да открыто смеются, дразнят.

Петербургские жители всегда сумрачные – и тем страннее овладевшая весёлость.

А мальчишки, сбежав на край мостовой, там шагают- барабанят, балуются: