XIII

Я прочел сегодня кое-что по твоему вкусу, — поведал Гарри. — Некий естествовед, посвятивший себя описанию азиатских волглых рептилий, обнаружил нам на потеху новый вид жабы — в Китае то ли в Индии. Из представителей этого вида только самки имеют кожу, отравляющую вероятных местных хищников.

О таком мы наслышаны, но вот маленькая странность: простое прикосновение к плоти оной самки ядовито и для большинства самцов ее же вида. Оно их не умерщвляет, как умерщвляет хищников, однако же после такого касания самец делается больным, временно цепенеет. Парней привлекает, разумеется, ее запах, они не могут ему противиться. О вкусах не спорят, не мне о них судить. В любом случае самцы пытаются оседлать самку, но, уперевшись зелененькими передними ножками в соблазнительные бородавки на ее гладкой спинке, оказываются вскоре неспособными к спариванию, валятся назад и попросту никнут, будучи буквально оглушены самкой и уязвимы для тех самых хищников, кои сторонятся ярко раскрашенных самок, сознавая их ядовитость, но очень даже не против сожрать славного мышастого самца, восхитительно парализованного, точь-в-точь plat principal^[24] в «Лятуреле», спасибо той же самке. Но самое странное, мой друг, еще впереди. Ибо, если ты помнишь, я сказал «для большинства самцов». Время от времени образуется кавалер, неотличимый от своих коллег, и, движимый, подобно им, божественным ароматом госпожи, взбирается на борт.

Только этот блаженный мальчик совершенно не желает столбенеть. Напротив, он высовывает в знак довольства длинный язык, стреноживает даму до завершения и счастливо скачет прочь. Теперь заметь два момента: во-первых, его соответствие данной конкретной даме вовсе не означает, что он подойдет и следующей. Оно не доказывает, что он невосприимчив ко всем самкам, равно как не означает, что у нее недостаточно яда. И то и другое неверно.

Он невосприимчив лишь к данной самке, а она, в свой черед, бессильна только перед этим самцом, в той или иной степени. Во-вторых, до того, как ты на манер наших поэтесс воспоешь мудрость Любви, благодаря коей всякая она обретает его, неповторимо согласующегося с ее неповторимым обаянием, прими к сведению: как только наш паренек спешивается с дамы, к чарам коей невосприимчив и предопределен, он тут же самоуверенно припускает к новой подруге, а она, как я и сказал, статистически почти определенно ему не поддастся и оставит его, потрясенного и отупевшего, на съедение падучей сове, ползучей змее или проголодавшемуся китайскому бродяге, охочему до разнообразных жаб. Ну, что ты на это скажешь? Господь и Его женщины не устают забавлять и изумлять, правда? Читая обо всем этом, я думал именно о тебе.

Экипаж накренился влево, развернулся слишком поспешно, и Гарри навалился на плечо Джозефа.

— Я думаю, что Констанс, быть может, больна, — открылся Джозеф тихо, будто нажим выдавил из него признание.

— И каков ваш диагноз, доктор Бартон?

— Я имею в виду скорее «беспокойна», нежели «больна», понимаешь ли.

— Не вполне уверен, что понимаю.

— Я тоже. Она изрекает форменные нелепости. Я с трудом постигаю, что на нее нашло.

Гарри порекомендовал своего бывшего профессора, доктора Дугласа Майлза с Кавендиш-сквер, «в некотором роде специалиста по умопомешательствам как тяжелым, так и легким». Они вышли из экипажа, достигнув цели Гарри.

— Ты уверен, что я не могу увлечь тебя с собой? В ночь призрачных удовольствий? — спросил тот перед трехэтажным рестораном, в коем ужин сервировался лишь на первом этаже. — Это лечение может встать тебе дешевле старика Майлза.

Джозеф в одиночестве одолевал квартал и размышлял о ночи, коя ожидала Гарри (его друг развязывает узел галстука), затем — о переплетенных скелетах (Джозеф пинает мужчину, и женский череп запрокидывается набок). Он достаточно изучил анатомию и знал, какие мышцы шеи должны сократиться, дабы произвести подобное движение живого тела… мышечное волокно, красное и серое, глазные яблоки, что перекатываются в своих норах, оголенные сухожилия, напрягшиеся одно подле другого, разделенные прокладками кости. Затем — кожа и волосы, расцветка, лицо Констанс, Констанс запрокидывает голову набок, не в восторге, но в страхе или помешательстве. За нею гнались призраки из голубого света, и она перепугала ребенка своими фантазиями.

Туман густел, прокисал, жалил глаза. Лицо Джозефа словно покрывалось глазурью. В дверных проемах возникали женщины, одна здесь, другая там. Он забирался все глубже в их квартал, и они собирались по три или четыре на берегах озер газового света. Он оказался в чужой стране, среди ее подданных, в глубоком тылу, и здешний язык был проще и громче. Они подходили, делали предложения и уплывали, дабы перегруппироваться, образовав новый строй. Среди этих женщин чувствовалась успокоенность, коя не отыскивалась более нигде.

  117