13

«И только синее, синее небо над нами…» Млисс так и не узнала, не вспомнила, откуда эта навязчивая строчка. Отзвук забытой песни, отголосок того, чего она никогда и не знала? Что это?

Млисс пошарила рукой в кровати. Где же то теплое, ласковое тело, открывшее ей вчера истинную суть плотских радостей? Или ей все это приснилось, и уснула она в своем номере, а не в постели Трэвора?

Млисс открыла глаза. Его нет. На столике рядом с кроватью бутылочка коньяка, полупустой стакан виски и тарелка с засохшими дольками лимонам. И еще — окурок сигареты, выкуренной Млисс перед сном. Все пошло и просто: он переспал с ней и ушел.

Бред какой-то. Почему она умудряется думать о людях самое плохое? Вчера он сказал ей, что никогда не оставит ее. Уж ему-то она может верить. Он еще ни разу не солгал ей, не обманул ее. Все верно: вот и его собранная сумка с вещами лежит на стуле. Никуда он не ушел. Во всяком случае, должен вернуться.

Она потянулась, попыталась стряхнуть с себя сон. Взглянула на часы. Да, спала она совсем немного. Всего-то три или четыре часа. Только беспокойство могло заставить ее проснуться в такую рань. Сегодня все должно закончиться, она уверена в этом. Хорошо или плохо, но закончиться. Боже, как она соскучилась по Грэйс! Теперь, вспомнив все, что связывало их с сестрой, Млисс особенно остро чувствовала тоску. И не по иллюзии, а по вполне конкретному человеку, доброму, открытому, чуткому. Единственному человеку (кроме Трэвора, конечно), понимающему ее, заботящемуся о ней. Что с ней стало? Что могла сделать с ней Секта? Млисс вспомнила сон о темном лабиринте. Она плутала по его закоулкам в поисках сестры. Лабиринт — это то, что было ее памятью, путанной туманной, обрывочной, на каждом повороте которой ее караулила пропасть. Сорвется ли она в эту пропасть, или все-таки сумеет помочь сестре? Надежда умирает последней. Совсем недавно надежда была лишь лучиком, освещавшим ее лабиринт, а теперь… Теперь у нее есть фонарик, с которым она смело может отправляться на поиски. Ели бы только этот фонарик превратился в солнце, освещающее ей путь! Ту дорогу, на которой не будет тайн и страхов, дорогу, где она найдет сестру и пойдет дальше, рука об руку с Трэвором.

Как ей теперь вести себя с ним? Вчера все было просто и понятно, легко и доступно. Сегодня она не знает, как говорить с Трэвором, как смотреть ему в глаза. Его серые, теперь открытые для нее глаза. Может то, что случилось вчера, он счел ошибкой, недоразумением? Да какое уж тут недоразумение, когда они признались друг другу в любви? Но все может быть. Не зря же он ушел с утра, не оставив ей даже записки, не разбудив ее. Что, если ему тяжело ее видеть, трудно будет говорить с ней после того, что произошло? Вчера был другой день, другие чувства, другие желания. А сегодня и она не знает, как говорить с ним…

В замке мышью прошуршал ключ, и на пороге номера возник Трэвор с охапкой цветов, перевязанных золотистой ленточкой. Солнечно желтые герберы!

— Ты уже проснулась, мое зеленоглазое счастье?

— Да.

Млисс оттаяла. Душу заволокло радостной весенней лазурью. Теперь можно не думать о том, что говорить, как вести себя. Можно просто говорить. Можно просто подойти к нему, обнять, прижаться к его горячему телу, обжечь его губы поцелуем.

Она стремительно сорвалась с кровати, сбросив с себя одеяло, нагая подбежала к Трэвору и заключила его в объятия.

— Я люблю тебя! — Кто бы только знал, как ей приятно произносить эту фразу, раньше для нее неизвестную! — Я так люблю тебя.

Трэвор прижал ее к себе, заставив слушать гулко стучащее в его груди сердце.

— Это оттого, что я уже безумно соскучился, не видев тебя всего только час. Я умираю от желания затащить тебя в постель и продолжить то волшебство, которое началось вчера. Ты представляешь, я могу говорить даже такое! Но нам пора собираться и ехать. Ну ничего, я обещаю тебе, что когда все закончится, я на месяц запру тебя дома и не выпущу из постели. Будешь пленницей моей страсти — звучит, как название дамского романа. Каким же я стал болтливым — на глазах глупею от счастья.

— Это совсем не плохо. Знаешь, я тоже не каждый день выскакиваю голая из постели навстречу мужчине.

— Спасибо, утешила, — прорычал Трэвор. — Я бы перегрыз горло всем мужчинам, которые дотрагивались до тебя.

— О, поверь, — Млисс насмешил очередной приступ ревности Трэвора, — твоя ярость не обоснована. Это был всего один мужчина, да и тот не вызвал во мне никаких чувств. Мне было противно и только. Так что можешь считать, что ты у меня первый. И, надеюсь, последний.

  57