Последние отзывы

  35  

– Интересно, откуда такая уверенность? – задумчиво пробурчал себе под нос толстяк, и вдруг, догадавшись, что к чему, во все горло заорал напарнику в ухо: – Гони, болван! Что есть мочи гони!

До Онвье не дошло, что так напугало его напарника, но он машинально повиновался крику и изо всех сил хлестнул поводьями коней. К сожалению, было уже поздно. Грянул дружный залп полудюжины мушкетов, и над кустами слева от дороги поднялся зловещий дымок. Кюсо видел, как в обнаженной спине напарника появились четыре крупные дырки, и почувствовал на своем лице брызги горячей крови. В тот же миг его шею обожгла острая боль, а затем заныло под левой лопаткой. Свет мгновенно померк, и толстяк свалился с телеги, больно ударившись при падении о камень правым виском. Сначала Кюсо не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но затем, когда боль чуть-чуть отступила, истекающий кровью разведчик решил, что лучше не двигаться и положиться на волю судьбы. Вскоре послышались тихие шаги, кто-то осторожно приближался к телеге, проехавшей после его падения еще несколько метров.

– Этот дохляк, – произнес знакомый голос, – Варп, Отье, проверьте-ка толстяка!

Сердце Кюсо учащенно забилось в груди, но усилием воли раненый разведчик приказал ему замедлить стук. С дыханием было проще: в свое время его научили останавливать работу легких на две с половиной минуты. Конечно, при данных обстоятельствах было трудно рассчитывать на повторение рекорда пятилетней давности, но Кюсо все-таки верил, что сможет обойтись без воздуха одну-единственную минуту.

Левый глаз разведчика слегка приоткрылся. Он увидел шестерых солдат в голубых мундирах дергской стражи: двое собирали с телеги одежду, двое возились с трупом напарника, вешая его на сосну, а еще двое, обнажив мечи, направлялись в его сторону.

«Сейчас будет больно, очень больно! Терпи, Кюсо, нужно стерпеть!» – подумал раненый, морально готовясь к чудовищной пытке, во время которой ему нельзя было даже чуть-чуть дернуть рукой или крепко сжать зубы. Острый клинок меча легонько ткнул в толстый живот, затем давление холодной стали усилилось. Разведчик почувствовал, как острие разрезает мышечные ткани и вот-вот должно войти в кишечник.

– Сержант, толстяк тоже мертвяк! – выкрикнул солдат, выдергивая из живота раненого покрывшееся кровью лезвие.

– Проверь еще, в него всего две пули попали, да и то вскользь прошли!

– Не-а, мертвяк, – к счастью, солдату было неохота возиться с трупом и еще больше пачкать об него меч. – Пули-то вскользь, да он башкой о камень ударился… Кровищи кругом, просто жуть! Как вешать-то будем?! Обмараемся все!

– Скинь в овраг, да и дело с концом! – выкрикнул знакомый голос, принадлежащий сержанту.

Кюсо действительно чувствовал горячую кровь на лице и понимал, что выглядит ужасно. Он даже представить себе не мог, сможет ли открыть глаза, когда горячая жижа остынет и превратится в липкую массу. Однако сейчас его волновало совсем другое: сможет ли он не дышать, пока схватившиеся за ноги солдаты волокут его тело к обочине.

Падение с двухметровой высоты принесло новую боль: в грудной клетке сломалась пара костей, а голова снова заныла, но зато он теперь мог позволить себе роскошь выпустить из груди отработанный воздух, а затем сделать небольшой вдох. Ему полегчало. Примерно с четверть часа раненый лежал неподвижно, а затем, открыв глаза и оросив ближайший лопух кровавой слюной, приподнялся на локтях и, превозмогая боль, пополз вверх, на обочину.

Стражников уже не было, как, впрочем, и следов нападения. С дороги пропали не только телега, но даже залитый кровью камень, о который он так больно ударился головой. На ветке сосны одиноко раскачивался труп Онвье с маленькой табличкой на груди: «За разбой!»

Всесильные Небеса услышали молитвы и избавили страждущего от компании тугодума-напарника, правда, сделали это по-своему, как будто нарочно издеваясь над ним.

* * *

Здание бывшей церкви отыскалось быстро. Сначала Патриун шел на шум: на разрывающие тишину ночи выкрики пьяниц, горланящих что есть сил похабные песни. Затем в чудовищную какофонию влились отрывистые звуки струнных и духовых инструментов – это пьяные, не менее чем гости, музыканты пытались воссоздать жалкое подобие мотива. Вскоре показалось и огромное здание, в окнах которого, несмотря на поздний час, горели огни.

«Все-таки странный народ эти переселенцы, а точнее, охотники, молиться в оскверненном храме боятся, а спиртное распивать – им и черт не брат», – подумал отец Патриун, остановившись в двадцати шагах перед распахнутыми настежь дверьми превращенного в кабак святилища. Преподобный отец, благоразумно одевшийся, как горожанин, твердо решил посетить это место, но внутренний голос сдерживал его, тихо нашептывая: что-то здесь не так, что-то неправильно в этом разгульном, ночном веселье.

  35