очень нудно 
38 
— Возможно, ты не очень… не слишком любезно приглашал? — мягко предположила мать.
— Я сказал, что это идеальное решение. Идеальное для нее, для Ари, для м… — он снова смолк.
— Никки, родной, ведь для нее это очень непросто. Если бы она стала жить с нами и здесь был бы ее дом, ей пришлось бы не только отказаться от собственной жизни, но и серьезно подумать, что ее ждет в будущем. Это же не каникулы — это целая жизнь. Годы и годы. К тому же, чем дольше Энн проживет здесь, тем больше Ари будет чувствовать потерю, если она решит уехать.
— Она вовсе не должна уезжать! Она может здесь жить, — упрямо сказал Никос.
— В качестве кого, Никки? В качестве моей постоянной гостьи?
— Нет. Моей… — он в очередной раз осекся. Некоторое время мать и сын молча смотрели друг на друга.
— Я знаю, чего от нее хочу, — наконец сказал сын.
— Да?
— Вовсе не того, что ты предполагаешь!
— Но, дорогой, может быть, не только у меня такие предположения, — на лице Софии мелькнуло подобие улыбки.
— Не понимаю, о чем ты, — коротко ответил сын.
— Подумай по дороге в Афины. И поторопись, пилот давно тебя ждет.
Никос ушел, нахмурившись. Что мать имела в виду? Что он так же нужен Энн, как она ему? Конечно, он так и думал. У него были все основания надеяться, что она разделяет его чувства.
Он был несправедлив к Энн, возможно, слишком строго судил Карлу, не зная, как много ей пришлось вынести.
Но все это в прошлом! Он давно не презирает Энн. Только хочет, чтобы она была рядом, здесь, с ним. Но он ей больше не нужен. С нее достаточно. Получила все, что хотела от него, насладилась и ушла.
Почему? Мучительный, навязчивый вопрос. Всю дорогу в Афины один вопрос. Почему?
Вечером, когда он, чтобы отвлечься, взялся за финансовые документы, нашелся ответ. Гнев Никоса был беспределен.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Энн смотрела в окно на безрадостное небо в низких тучах, на струи бесконечного дождя — невеселая картина. Следовало бы вместо этого бесплодного созерцания закончить укладывать вещи, полностью подготовиться к завтрашнему отъезду. Сердце тоскливо сжалось. Как бы хотелось вернуться на Соспирис, Нет-нет, таких мыслей нельзя себе позволять. Ни воспоминаний, ни грез — абсолютно ничего. Ничего, что имеет хотя бы малейшее отношение к острову Соспирис, ничего об Ари и тем более о Никосе Теакисе.
Только бесполезно. Бесполезно договариваться с собой, запрещать себе думать и вспоминать, бесполезно приказывать себе не мечтать и не тосковать. Она смогла оставить его, но на это ушли все силы.
Грустные мысли прервал стук в дверь — властный, требовательный. Она вздрогнула и бросилась открывать.
Никос Теакис.
Как четыре года назад, он прошел без приглашения мимо Энн в комнату. Девушка молча смотрела на него. Сердце бешено колотилось, кровь в венах, казалось, кипела, шок сковал ее — больше, чем шок.
Когда удалось справиться с собой, она поспешила за ним в комнату. Почему, как он здесь? Что это значит?
Мелькнула надежда, дикая, безумная…
Мелькнула и исчезла. Он повернулся, сверкая глазами. Но это был не блеск желания, вовсе нет. Не то, на что она слабо надеялась где-то в самой глубине своего существа. Это было другое, хорошо знакомое ей выражение глаз.
Отвращение. Ярость. Презрение.
— Ты — жалкая маленькая тварь!
Энн задохнулась, лицо перекосилось, она выкрикнула:
— Что? — Ее трясло.
— Что? — передразнил Никос. — Ты еще смеешь — осмеливаешься — разыгрывать передо мной полное неведение? Думала, я не узнаю?
— Что не узнаешь?
Оцепенение от шока не прошло. Но появилось что-то еще, отчего начало дрожать все тело, все ее существо. Эта высокая фигура, доминирующая в пространстве, подавляющая ее… Энн беспомощно смотрела в знакомое лицо, искаженное гневом.
— Нечего стоять и изображать оскорбленную добродетель! Боже мой, подумать только, ведь я поверил тебе. И нашел массу оправданий. Все оправдал, все, что ты делала. Я простил тебя! Простил то, что невозможно простить. И оказалось…
Он произносил и греческие слова, вероятно ругательства. Она не понимала. Потом подошел и крепко схватил за плечи:
— Как ты посмела обратиться к моей матери? Не знаю, какую ты придумала трогательную ложь. Подумать только! Я не мог понять, почему ты ушла от меня в Париже, думал, что же такого невероятного есть в твоей жизни, из-за чего ты спокойно бросила меня, бросила ребенка, которого якобы так горячо любишь. Теперь я знаю, что! Теперь-то знаю!
38 
