74 
— Но, — добавил Вахтанг, — уже без мюншенера.
— И без егерей, — добавил Ярцев.
Все рассмеялись, и Артем как-то невольно проникся уважением к этому скромному офицеру.
— Ярцев… Лейтенант Ярцев, — начал вслух вспоминать он, — простите, вы не тот Ярцев?..
— А какой тебе нужен? — вступился Вахтанг.
— Вы простите меня, — повторил Артем, — но я где-то слышал о Ярцеве-разведчике.
— Может быть, и я, — уклончиво ответил пехотинец; потом, явно переводя разговор на другую тему, спросил: — Вы знаете, что семнадцатого августа президента Финской республики посетил «великий молчальник»?
— Кто этот молчальник?
— Так зовут фельдмаршала Кейтеля, — пояснил Ярцев. — Интересно, что он посетил Маннергейма по личному указанию Гитлера. Для того чтобы выслушать мрачное известие: Суоми отныне уже не считает себя связанной с Германией прежним договором. Я имею в виду договор между Рюти — и Риббентропом…
— Что ж, — заметил Вахтанг, накладывая гостям тушенку, — после этого следует ожидать, что финны попытаются завязать с нами мирные переговоры.
— Вполне возможно, — поддакнул Пеклеванный. — Но только непонятно, зачем нужны нам эти переговоры?
— Для мира, — отозвался Ярцев.
— Но мир мы можем завоевать оружием, а не бумажкой.
— А эль-то крепкий, — сказал Вахтанг, кивнув на Артема.
Ярцев не улыбнулся и мягко возразил:
— Ведь важно не то, что мы можем пройти Финляндию из конца в конец, а важно то, что, идя на переговоры, мы еще раз докажем финнам свое добрососедское отношение. И, по-честному говоря, финны не такой уж плохой народ, как у нас многие думают… Впрочем, — закончил он, — время покажет!
— За переговоры! — предложил Вахтанг, подливая в стаканы золотистый эль.
Артем покорно выпил и стал прощаться.
Тетя Поля возвращалась с траулера домой, неся в руке тяжелые пикши, поддетые за жабры на одну бечевку. Вот и окончен ее первый рейс. Не так уж и страшно все это. Сейчас другое страшит — одиночество. Все-таки, что ни говори, а коли нету родного человека под боком, не сладко встречать старость. «Детишек Бог не дал, — часто печалилась она, — война закончится, какого-нибудь сироту возьму, все легче будет…»
Иногда она пыталась вспомнить свою молодость. Но в памяти почему-то остались только заливные поймы в цветах, паруса в солнечном мареве да веселый перестук топоров на верфях, еще вот помнит, как жемчуг собирала, как пела на вечеринках старины протяжные, ну — и все, пожалуй. Зато с какой страшной явственностью вспоминается всегда последнее, совсем недавнее, и больше всего тот ветер, когда пришел Антон Захарович домой веселый, праздничный — оставили его на «Аскольде» по-прежнему боцманом.
Неожиданно за ее спиной раздался чей-то голос:
— Эй, хозяйка! Не продашь ли рыбки?
— Сам поймай, — ответила тетя Поля, не обернувшись на голос, и вдруг обиделась. — Да что я тебе, — крикнула, — спекулянтка какая?!
А когда обернулась, то увидела: стоит перед ней солдат в старенькой шинели без погон, на голове папаха потертая.
— Да что ты, мамаша! Я тебя обижать не хотел. Просто вот рыбки захотелось. Дай, думаю, спрошу!
— .Эка невидаль, рыбка-то, — смягчилась тетя Поля — Будто ты и солдат не наших краев?
Подкинул солдат тощенький мешок на спине, подошел:
— Эх, мать ты моя! — сказал. — Два года в этих краях землю собой согревал. Уж оттаяла она или нет — не знаю… Из плена вот бежал, второй только день как на свободе…
— Сердешный ты, — пригорюнилась тетя Поля, — как же ты живым вышел оттуда?
— И не спрашивай, — отмахнулся солдат. — Кости все перебиты, зацинжал сильно. Меня, вишь ты, вчистую демобилизовали. На родину еду, на Псковщину…
— Да ты бы сразу эдак-то сказал. У тебя и денег-то, наверное, нету?
— И то правда, — весело согласился солдат. — Денег всего четыре рубля. Ну, думал, поторгуюсь…
— Так пойдем ко мне, эвон коттедж мой стоит на взгорье. Пойдем, уж чем-чем, а рыбой-то я тебя угощу!.. А ты в плену старичка такого не видывал?
— Величать-то его как прикажешь?
— Мацута, Антон Захарович.
— Не припомнить. Может, и видел когда… Пришел солдат в дом, сел у комода, осмотрелся.
— Хорошо живете, — заметил.
— Жили раньше, — ответила Полина Ивановна.
— Заживем еще! — бодро откликнулся солдат.
За столом, аппетитно обгладывая жареные куски рыбы, солдат рассказывал:
— Сейчас, мать, дело такое, что только беги. Вот и бежит народ. Финский-то фронт, — слышала небось? — словно шинель на мне, по всем швам расползается. Наш брат-пленный и пользуется… По лесам, горам да болотам только костры наши и светятся. А из плена-то самого на «ура» бежим. Знаешь, как это?.. А вот: выведут нас, допустим, на работу, мы уже все сговор держим, «ура» крикнет кто-либо, и — врассыпную… Ну, конечно, человек пять недосчитаемся. Тут уж дело такое, робкий лучше не лезь…
74 
