Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
139 
«Шоссе будет!» – рассудил Мышецкий, после чего отправился навестить Влахопулова.
«Конечно, – раздумывал он, шагая по коридору, – факт превышения власти налицо: замена денежного налога натуральной повинностью… Однако должны же понять люди! Хотя бы Мясоедов…»
Влахопулов встретил его, сияющий.
– Читайте! – подкинул он телеграмму. – Только что сейчас принесли… Я так растроган, так хорошо…
На вчерашнюю телеграмму Мышецкого министерство отстукало обратно: «На вашем всеподданнейшем доношении о прекращении волнений в губернии его императорскому величеству было благоугодно собственноручно начертать изъявление монаршей благодарности».
– Собственноручно! – переживал Влахопулов. – Ну, дорогой князь, скоро мы с вами расстанемся, по всему видать.
– Весьма огорчен, но и поздравляю вас!
В дверь осторожно постучали – просунулась голова капитана Дремлюги, увенчанная багровым шрамом.
– Осмелюсь появиться, господа?
Влахопулов стукнул по столу костяшками пальцев:
– Вот как хорошо, капитан! Сделайте милость: передайте полковнику, что мне уже так надоел этот шум на улицах.
– Прошу прощения, ваше превосходительство, – козырнул Дремлюга с ленцой, – но Аристид Карпович изволил вчера вечером отбыть из города…
Рука Мышецкого провисла вдоль подлокотника кресла – почти упала от неожиданности.
– Почему я об этом ничего не знаю? – спросил он.
– Да, – подтвердил Влахопулов, – почему я об этом ничего не знаю? Выберусь ли я когда-нибудь из этого бардака?..
Дремлюга стоял посреди кабинета – несокрушимый, как языческий идол; вот таких идолов можно встретить на степных курганах – дождь, грозы, ветер, а они стоят и перестоят кого хочешь.
– Господин полковник оставил дела на мне, ваше превосходительство. В губернии все спокойно. Аристид Карпович отбыл по служебным делам в Запереченск, где случилось убийство кассира…
– Что вы имеете сообщить нам? – спросил Мышецкий.
Дремлюга смотрел только на Влахопулова:
– Ваше превосходительство, желательно сменить на козлах калмыка, что служит у вас в кучерах.
– Это еще зачем?
– Посадим своего на козлы. Время все-таки неспокойное, в Тамбове опять двух повесили… А наш человек – опытный, вооруженный. Лошадьми правит так, что – любо-дорого, при-бежит кума любоваться!
– Идите-ка вы… – обозлился Симон Гераклович. – Вон вице-губернатор… если ему надо, пусть берет вашего кучера. А я четыре года с калмыком отъездил, на нем и выкачусь из Уренска. Мне ли бояться масонов?..
Мышецкий встал и прошел к себе. Нехотя принялся за дела.
И совсем неожиданно на пороге кабинета появился Ениколопов. Сергей Яковлевич не поленился встать и придвинуть кресло для гостя:
– О, Вадим Аркадьевич… рад вас видеть!
Ениколопов принял это как должное.
– Ну, князь, – сказал он, – что же мы дальше с вами будем делать?
Так с Мышецким не разговаривал даже Влахопулов, и Сергей Яковлевич затаил усмешку.
– О чем вы?
– Надобно обновить операционную клинику при больнице, – пояснил Ениколопов. – Требуются некоторые средства… У меня все разворовали!
– Опять деньги, – поморщился Мышецкий. – Где я возьму их вам?
– Ничего нельзя оставить, – продолжал Ениколопов, – все воруют… Даже щипцы Листона уволокли! Позаботьтесь о средствах, князь.
Сергей Яковлевич возмущенно фыркнул:
– Что же мне прикажете – с кружкой по дворам ходить? Обращайтесь к общественности…
Ениколопов с наслаждением (именно так казалось) продолжал смаковать: распаторий остался один, брунсову ложку, по его словам, особенно жалко; пришлось ему даже разориться, чтобы на свои кровные купить троакар…
– Трудно работать. Но вы же, князь, человек передовых устремлений и должны понять мои просьбы.
– Да, – кивнул Мышецкий, – это верно, что я придерживаюсь прогрессивных веяний, но вот беда – за эти веяния мне лишнего не платят!
– Первоисточник говорит сам за себя, – вдруг резко оборвал Ениколопов и встал: – Придется тогда обратиться к Симону Геракловичу, который не грешит… веяниями.
– Обратитесь к Иконникову-младшему, – ответил Мышецкий. – Вы с ним, кажется, дружите, и если они с тятенькой ухлопали полмиллиона на церковь, то дадут же сто рублей на ваши щипцы и ложки!
Ениколопов ушел, и Сергей Яковлевич сделал вывод: просьба о деньгах – для отвода глаз. На самом же деде врач настойчиво бубнил об одном: разворовали, уволокли, сперли. Можно подумать, что каждый мужик, по выходе из больницы, выносит по малому хирургическому набору для подкрепления своего хозяйства. Тут и пилу полезно вспомнить. Ясно: Ениколопов чем-то сильно встревожен, заметает следы.
139 
