Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
194 
– Гюн айдын, – поклонился лазутчик с достоинством. – Бисмилля!
– А-а, хош гельдин! – ответил Клюгенау и спросил о здоровье его и его семейства: – Не вар, не йок? Яхши мы?
– Чок тешеккюр, яхти…
Как видно, лазутчику доставляло удовольствие разговаривать с русским офицером на родном наречии, но Клюгенау перешел на русский язык и вежливо, но настойчиво оттер лазутчика от дверей Исмаил-хана:
– Хан устал… Он много думал. Не надо мешать…
Сивицкий только что закончил ночной осмотр раненых, проверил, освобождены ли места из-под умерших сегодня, и прошел к себе в аптечную палату, где выпил спирту. Напряжение последних дней было столь велико, что он приучил себя почти обходиться без сна, и сейчас ему спать даже не хотелось.
Спирт слегка затуманил его. Быстрее задвигалась кровь.
– Так-так-так, – сказал он, прищелкнув толстыми пальцами.
Посидел немного. Поразмыслил. О том о сем.
– Да-а… – вздохнул врач. – А закурить бы не мешало!
Словно по волшебству, набитая ароматным латакия трубка опустилась откуда-то сверху и прикоснулась к его губам.
– Кури, – сказал Хаджи-Джамал-бек.
Сивицкий обозлился:
– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты ходил нормально, а не крался, как зверь. Тут тебе не в горах…
– Кури, – поднес ему свечку лазутчик.
– А за табак спасибо от души, – закончил врач и с наслаждением окутался клубами приятного дыма.
Хаджи-Джамал-бек присел напротив. Ощерил зубы в непонятной усмешке:
– Хороший человек ты!
– Угу, – ответил Сивицкий, увлеченный курением.
– Все тебя уважают!
– Угу, – ответил Сивицкий.
– Как одна луна на небе, так ты один на земле!
– Перехватил, братец, – ответил Сивицкий, посасывая трубку.
Вспыхивающий огонь освещал его обрюзгший засаленный подбородок и рыхлые, раздутые ноздри с торчащими из них пучками волос.
Хаджи-Джамал-бек улыбался:
– Кури, я тебе еще дам…
Он залез в карман бешмета и высыпал перед врачом целую горку золотистого медового табаку.
– Я уважаю тебя, – сказал он. – Фаик-паша тоже уважал тебя… Ты – хороший кунак. Фаик-паша кунаком тебе будет. Правоверный друга не обидит… Ингилиз бежал из лазарета. Ингилиз боялся… Приходи ты. Лечить кунака будешь, денег получать будешь. Женщин много держать будешь.
– Все это весьма заманчиво, – спокойно ответил Сивицкий. – Я слышал о госпитале миссис Уоррен: он обставлен прекрасно, коек всего тридцать… К тому же и женщины, как ты говоришь. В моем возрасте это все заманчиво. Но… А что? – вдруг полюбопытствовал он. – Много вашего народу дохнет в Баязете?
– Много. А теперь ингилиз удрал. Совсем больной осман ходит… Иди лечить! Большой человек будешь. Тебе скучно не будет. Франк есть, герман есть…
– Да я не об этом беспокоюсь, – продолжал Сивицкий, – мне одному не справиться. А вот согласится ли мой ординатор со мною пойти – этого я и не знаю!
– Пойдет, – засмеялся лазутчик. – Почему не пойти?
– Спросить надо…
– Так иди – спрашивать будешь.
– Погоди немного, спешить некуда…
Сивицкий посидел еще, докурив до конца трубку, потом крикнул:
– Эй, мортусы!
Вошли два здоровенных парня-солдата, уроженцы Вологодской губернии.
– Скрутите его, – велел Сивицкий.
Лазутчика бил сначала Штоквиц, потом устал и передал его Ватнину, который добивался только одного – узнать, что с Дениской. Хаджи-Джамал-бек даже не пикнул, продолжая уверять, что с Дениской он расстался на перевале.
Ватнин озверел и схватился за нож, но его оттащили в сторону, и Некрасов, непривычный к таким сценам, сказал:
– Послушайте, господа, может быть, все это предложение капитану Сивицкому следует рассматривать как шутку?
Пришла пора озвереть Штоквицу, и он так наорал на штабс-капитана, пользуясь правами коменданта крепости, что Юрий Тимофеевич поверил, что тут не до шуток.
– Черт с вами, – сказал он, – делайте с ним что хотите, я вмешиваться не буду…
Некрасов ушел. Ватнин сказал:
– Убьем заразу!
– Иох, иох, алайсен тарих-тугул, – попросил о пощаде лазутчик.
– Валла, валла, – отказал ему в этом Ватнин.
Сивицкий, сгорбленный и постаревший, поднялся.
– Всю жизнь, – сказал он, – я лечил людей. Никогда не испытывал желания сделать человеку больно, а тем более убить его. И оружие мне всегда свербило ладони… И сейчас я не возьму оружия в руки! Пойдем, подлец, и я спущу тебя к твоим собратьям. Все вы одинаковы…
194 
