очень нудно 
329 
В 8 часов вечера 1 марта 1917 года царский вагон загнали в тупик псковского узла. Сыпал мягкий хороший снежок. Император вышел из вагона глянуть на мир божий. Он был одет в черкеску 6-го Кубанского полка, в черной папахе с пурпурным башлыком на плечах, на поясе болтался длинный грузинский кинжал…
Он еще не знал, что его решили спасать!
Спасать хотели не лично его, а монархию!
К спасению вызвались Гучков и Шульгин.
Вопрос в паровозе. Где взять паровоз?
— Украдите, — посоветовал находчивый Родзянко… Воровать паровоз, чтобы потом мучиться в угольном тендере, не пришлось. Ехали в обычном вагоне. Шульгин терзался:
— Я небритый, в пиджаке, галстук смялся. Ах, какая ужасная задача перед нами: спасать монархию через отречение монарха!
Ярко освещенный поезд царя и темный Псков — все казалось призрачным и неестественным, когда они прыгали через рельсы. Гостиная царского вагона была изнутри обита зеленым шелком. Император вышел к ним в той же черкеске.
Жестом пригласил сесть. Гучков заговорил. При этом закрылся ладонью от света. Но у многих создалось впечатление, что он стыдится. Он говорил о революции… «Нас раздавит Петроград, а не Россия!» Слова Гучкова горохом отскакивали от зеленых стенок. Николай II встал.
— Сначала, — ответил он спокойно, — я думал отречься от престола в пользу моего сына Алексиса. Но теперь переменил решение в пользу брата Миши… Надеюсь, вы поймете чувства отца? («И мальчики кровавые в глазах…») Гучков передал царю набросок акта отречения.
— Это наш брульон, — сказал он.
Николай II вышел. Фредерике спросил думцев:
— Правда, что мой дом в столице подожжен?
— Да, граф. Он горит уже какой день… Возвратился в гостиную вагона Николай Последний.
— Вот мой текст…
Отречение было уже переписано на штабной машинке:
«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, господу богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание…»
Далее он отрекался. Часы показывали близкую полночь.
Акты государственной важности всегда подписываются, чернилами. Николай II подписал акт отречения не чернилами, а карандашом, будто это был список грязного белья, сдаваемого в стирку.
* * *
Вернулись в Петроград рано утром. Гучкова сразу же отодрали от Шульгина, увели под локотки — ради речеговорения. Шульгина тоже поволокли с перрона.
— Войска построены. Скажите им… скажите!
Помещение билетных касс Варшавского вокзала стало первой аудиторией, где русский народ услышал об отречении императора. Войска стояли в каре «покоем», а не заполненное ими пространство забила толпа. Изнутри каре Шульгин вырыдывал из себя:
— …он, отрекаясь, подал всем нам пример… богатые и бедные, единяйтесь… спасать Русь… о ней думать… война… раздавит нас… один путь — вместе… сплотимся… вокруг нового царя… царя Михаила… и Натальи… Урраа!
Его выхватили из толпы, потащили к телефону.
— Милюков! Милюков вас… срочно.
В трубке перекатывался профессорский басок:
— Все изменилось. Не объявляйте отречения.
— А я уже. Я здесь — всем, всем, всем.
— Кому, черт побери?
— На вокзале. Войска… народ. Я им — про Михаила!
— Ляпнули как в лужу, — отвечал Милюков. — Пока вы ездили в Псков, здесь закипела буря. Предупредите Гучкова, чтобы не болтал глупостей. И с вокзала срочно поезжайте на Миллионную, дом номер двенадцать. Квартира князя Путятина…
День был солнечный. Магазины закрыты. Трамваи не работали. Никто не ходил по панелям, толпы валили посередине улиц. Половина людей была вооружена. Многотысячный гарнизон растворился в этой толпе, празднующей свободу. Два «архангела» из охраны Гучкова и Шульгина лежали животами на крыльях автомобиля. Выдвинутые вперед штыки пронзали воздух — ожесточенно.
— Не выколите глаза людям, — кричал Шульгин из кабины…
Миллионная, 12, — особняк князя Путятина, где затаился от толпы новый император. Здесь же собрались и партийные заправилы. Милюков не говорил, а словно каркал, накликая беду:
— Не откажите! Если не вы, то Россия… пропадет… такая история… бурная, великая… кошкам под хвост! Что ждет нас без царя? Кровавое месиво… анархия… жидовщина и хаос…
Мишка покорно слушал. Терещенко шептал Шульгину:
— Хоть стреляйся… что делать? Рядом со мной Керенский, он весь дрожит… колотит. Боится — надежных частей нет… Керенский обрушил на Михаила лавину слов:
329 
