Глава 3

Для того чтобы играть, Дункану не нужно было освещение.

На самом деле он предпочитал играть в темноте — как будто именно она рождала звуки, а он не имел к ним никакого отношения. Нечто похожее он чувствовал даже при зажженном свете. Стоило ему коснуться клавиш, как в нем пробуждалась иная сущность, жившая в подсознании, проявлявшаяся только в подобных случаях.

— Дункан, это божественный дар, — сказала ему мать, когда он попытался объяснить ей это с помощью скудного словарного запаса маленького ребенка: «Мама, я не знаю, откуда приходит музыка. Это так странно. Просто… просто приходит, и все».

Ему было восемь, когда мать решила учить его музыке. Она усадила его на круглый стульчик, показала до первой октавы и стала объяснять основы игры на инструменте. Тут-то, к их общему замешательству, и выяснилось, что Дункан уже умеет играть.

Он не подозревал об этом своем умении. Когда он вдруг сыграл своим родителям знакомые гимны, то был потрясен даже сильнее их. Дело не ограничивалось игрой мелодий одним пальцем. Он умел аккомпанировать, даже не имея понятия, что такое аккорды.

Конечно, сколько Дункан себя помнил, он всегда слушал, как мама репетирует гимны для воскресной службы, — видимо, так он их и выучил. Но оказалось, что он мог играть и все остальное. Рок. Свинг. Джаз. Блюз. Народные песни. Кантри, вестерн. Классику. Любые мелодии, когда-либо им услышанные.

— Ты играешь по слуху, — пояснила мама, с нежной гордостью потрепав его по щеке. — Дункан, это дар. Будь за него благодарен.

Однако ни малейшей благодарности он не испытывал, напротив, жутко смутился из-за этого «дара». Он считал его чем-то вроде проклятья, умоляя родителей ни перед кем не хвастать и вообще помалкивать про этот его необычный талант.

Конечно же, нельзя было допустить, чтобы это стало известно друзьям. Они бы приняли его за слюнтяя, ботаника, урода от рождения. Он не хотел никакого дара. Он хотел быть самым обычным мальчишкой. Заниматься спортом. Кому нужно умение играть на дурацком пианино?

Родители пытались переубедить его, доказывали, что для человека вполне нормально быть спортсменом и одновременно музыкантом и что зарывать подобный талант в землю — позор на веки вечные.

Но ему было виднее. Ведь это он каждый день ходил в школу, а не они. Дункан точно знал: стоит кому-то пронюхать, что он умеет играть на пианино мелодии, которые неизвестно как оказались у него в голове, и его превратят в посмешище.

Поэтому он твердо стоял на своем. Когда мольбы оказались бесполезными, пришлось прибегнуть к ослиному упрямству. Как-то вечером после ужина, приправленного бесконечным спором о его музыкальном призвании, он поклялся, что, даже если родители прикуют его к пианино цепью, будут морить голодом и запретят мыться, он все равно не притронется к клавишам. И пусть они подумают, каково им придется, когда он, прикованный к пианино, зачахнет от голода и жажды.

Клятва родителей не испугала, но заставить его играть они так и не смогли, поэтому победил он. Сошлись на компромиссе: он играет только для них и только дома.

Домашние концерты ему нравились — хотя он никогда бы в этом не признался. В душе он любил свободно и беззаботно выскальзывающую из-под его пальцев музыку, рождавшуюся в голове.

В тридцать восемь он по-прежнему не мог прочитать ни одной ноты. Партитуры казались ему скопищем линий и закорючек. Но за долгие годы он усовершенствовал и отшлифовал свой природный — и по-прежнему тайный — дар. Если знакомые спрашивали, зачем ему в гостиной пианино, он отвечал: бабушкино наследство. Это была правда.

Он играл, чтобы забыться. Играл просто ради удовольствия, чтобы отвлечься, освободить мозг от суеты, дать ему возможность решить хитроумную задачу.

Как, например, сегодня. Подбросив отрезанный язык, Савич больше никак о себе не напоминал. Лаборатория криминальных исследований Джорджии подтвердила, что язык принадлежал Фредди Моррису, но это нисколько не помогло им связать это убийство с Савичем.

Савич был на воле. И был волен продолжать богатеть на торговле наркотиками, продолжать убивать любого, кто перейдет ему дорогу. Дункан понимал: в этом списке он на очереди. Может быть, его имя даже было помечено красным.

Он старался об этом не думать. Надо было расследовать другие дела, решать другие проблемы. И все же внутри непрерывно свербело: Савич где-то там, выжидает удобного момента, чтобы нанести удар. Теперь Дункан стал более осторожным, держался начеку, ни разу не вышел без оружия. Однако он не испытывал страха. Скорее предвкушение.

  14