очень нудно 
6 
Неужели кровь мифического отца разбавила доставшуюся мне по наследству стойкость и силу воли? Дудки!
Я разозлилась. Кажется, даже покраснела от негодования, только не шипела, закипая. Октябрьский отправился пить чай с тортом — у одной из медсестер был день рождения, она дважды заглядывала к нему в кабинет, я слышала уговоры.
Хам! Он мог заставить меня ждать, когда уходил на обход, потом на консилиум, он мог даже принять еще пятерых посетителей — ладно, возможно, их проблемы поважнее моих. Но чаи распивать, зная, что я второй час томлюсь в ожидании и сижу глупой куклой на виду у всех! А как он поглядывал на меня, проходя мимо? Как на дозревающую кандидатку в любовницы — еще немного помучаю ее холодностью, и она бросится мне на шею. Не дождешься, козел усатый!
Я решила досчитать до десяти, успокоиться, потом достойно, медленно подняться — спектакль исключительно для дежурной медсестры у поста — и уйти. На счет «восемь»
Октябрьский появился и, стряхивая крошки с щетинистых рыжих усов, бросил мне:
— Ну ладно, пошли.
Это звучало так: «Любой нормальный человек давно бы понял, что он здесь не нужен, но если ты такая бестолковая, придется тебе объяснить».
«Мы еще посмотрим, кто здесь бестолковый», — сказала я про себя.
Кабинет Октябрьского представлял собой свалку, в которой заботливая рука каждый день вытирает пыль, не смея тронуть ни единой бумажки. Я уселась в кресло у его стола без приглашения. Сергей Данилович рассматривал мой «Листок по учету кадров», стародавний, советский, в котором, я должна была указать свою партийность и признаться, не проживала ли на оккупированных территориях во время войны.
— Юлия Александровна Носова, русская, — хмыкнул он. — А я думал, Моня только своих присылает. Впрочем, диагноз не окончательный. — Это он сказал, разглядывая мое лицо.
Я уже давно никому не объясняю, что блондинка я природная, а не крашеная, каштаново-черные брови и ресницы — игра генов, а не мои ухищрения. Как-то в институте на лекции по генетике преподаватель, втолковывая о доминантных и рецессивных генах, заявил: как у кареглазых родителей не может родиться голубоглазое дитя, так и плод любви жгучего брюнета и блондинки не может иметь часть волосяного покрова темного оттенка, а часть светлого. Аудитория дружно уставилась на меня. Наука оставила мне два варианта — прослыть обманщицей или признать, что я мутант.
Но нас, мутантов, на кривой козе не объедешь и голыми руками не возьмешь.
— Вам, положим, с фамилией тоже не повезло, — сказала я, ухмыляясь прямо в лицо Октябрьскому.
— Почему? — удивился он.
— Детдомом отдает.
Октябрьский издал утробный звук, при некотором напряжении фантазии — одобрительный. Хотя, возможно, то была отрыжка от именинного тортика.
— Травмпункт, — читал он, — пять лет.
И чего ты там торчала?
Трудовая книжка появилась у меня в четырнадцать лет, когда стала подрабатывать санитаркой, чтобы помочь маме. Но в анкете о долгом производственном стаже я не упомянула.
— Любовь, наверное? — издевался Октябрьский. — Страсти-мордасти?
Я знала подобный тип врачей. Со всеми они на «ты», во время операции матерятся, пациенты их любят и трепещут. Как же! Грубый, самоуверенный, командует моим здоровьем, значит — вылечит. Слабые, больные, выбитые из привычной колеи люди теряют присутствие духа и хотят кому-нибудь довериться, вручить себя под чью-нибудь ответственность. Но я не пациент! А этот нахал даже не нашел нужным извиниться — не перед коллегой, не перед ординатором, но перед женщиной!
— Любовь, — подтвердила я, глядя ему прямо в глаза. — Образовалась группа мужчин, которые специально ломают кости, чтобы оказаться у меня на приеме. Опасаюсь за их здоровье. Переломы стали плохо срастаться. Решила поменять место работы.
— Ехидна! — заключил Октябрьский.
— Простите, — смиренно произнесла я, — сразу видно, что вы-то воспитывались в Пажеском корпусе.
— Ты не очень тут! — Сергей Данилович погрозил мне пальцем. — Мне блатные и смазливые дуры в отделении не нужны!
— Почему вы это прямо не сказали Соломону Моисеевичу?
— Потому что он хирург милостью Божьей, а в людях совершенно не разбирается, осел синайский. Почему ты не замужем и детей нет? В двадцать восемь лет! — Октябрьский потряс в воздухе моей анкетой. — С такими-то ножками! У тебя же от мужиков отбоя нет. Мне шлюхи здесь не требуются, тут не публичный дом.
6 
