45 
* * *
Со времени отъезда Сержа прошло четыре тягучих и нудных дня. Самое противное состояние духа — это когда не знаешь, о чем думать. Похоже, то же самое я называла счастьем. Здесь нет противоречия. Почти все проявления человеческой психики дуалистичны. Один человек маниакально пунктуален, другой всюду опаздывает — две стороны одного и того же комплекса, как две стороны медали. В эйфории счастья я не могла придумать, о чем еще мечтать, а в пропасти отчаяния — о чем молиться.
Регулярно названивал Толик, как правило, слегка под градусом. Моим отповедям — не люблю, не звони, оставь в покое — он не верил. Я стала бросать трубку, лишь услышав его голос.
Навсегда сохраню доброе чувство к мальчикам, которые без взаимности были влюблены в меня в школе и в институте. Нечто схожее по умилительности я испытываю при мысли, что где-то (на Кавказе?) у меня есть единокровные, по отцу, братья и сестры. Но Толик с его пьяно-назойливыми атаками вызывал брезгливое раздражение.
Заявился ко мне домой. Не выставила только потому, что хотела расставить точки над всеми буквами алфавита.
Бухнулся на колени:
— Мучаюсь, не нахожу себе места. Жизнь потеряла все краски. Юленька, девочка моя, я люблю тебя так же безумно, как в первые дни…
Я слушала его и рассматривала свои руки.
Надо сменить крем. От постоянного мытья кожа сохнет, шелушится. Я не трачусь на косметику, но крем для рук приходится по-, купать килограммами.
— Что за мужик это был? Зачем он тебе?
Мы были так счастливы! Что у тебя с ним общего?
— Все, — ответила я.
— Что — все? — не понял Толик.
— Мысли, желания, дыхание, постель, собака — все общее.
— Собака? — обескураженно переспросил Толик. — Я не могу в это поверить. Юленок, ты моя, моя! Я никому не могу тебя отдать!
— А продать?
Вообще-то не в моих правилах куражиться, но кто в этом не грешен!
— Как продать? За что?
— Задорого, Толик, — нервно рассмеялась я.
— Никогда! — патетично воскликнул он и вскочил на ноги, принялся расхаживать по комнате. — Нас с тобой связывает самое святое, самое лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной!
Я думала про «самое лучшее…», что эта моя мысль, оказывается, позаимствована у Толика. Обидно.
— Значит, — хитро проворковала я, — мы с тобой почти семья?
— Да! — радостно откликнулся он. — Мы — больше чем семья!
— Тогда женись на мне.
— Как? То есть конечно. Но ты же понимаешь, я хочу, чтобы все было справедливо.
— И я, дружок, того же хочу. Вот мы сейчас набираем твой телефон, — я потянулась к трубке, — и говорим твоей жене, Чудиновой Ольге Яковлевне, что ты с ней разводишься, что мы пять лет втихую ее обманываем, а теперь решили все по справедливости.
Он с таким испугом выхватил у меня телефон, что я невольно расхохоталась.
— Насмехаешься? — возмутился Толик. — Как ты переменилась, Юлия! Что с тобой стало?
— Извини, пожалуйста, — искренне повинилась я. — Толик! В газетах и журналах разные знаменитые личности откровенничают, как по десятку раз женились и разводились, сохраняя со своими бывшими приятельские отношения: денег в нужде займут, цветочки на могилку принесут. Толик, давай и мы культурненько разойдемся? Я тебе букетики на могилку приносить буду.
«Могилка» Толика добила, но он еще вяло трепыхался:
— Я не привык, чтобы меня бабы бросали.
— Так сам брось! — воодушевилась я. — Заклейми и дверью хлопни, разрешаю.
Все-таки Толик чертовски привлекательный мужчина. Какая стать! Разворот плеч, посадка головы, а выражение оскорбленной добродетели на лице! Ох, наплачутся еще с ним бабы.
— Ты, Юля, действительно очень переменилась в последнее время.
— Так получилось, — болванчиком кивала я.
— Горько и тяжело мне в эту минуту!
— Крепись, — подбодрила я.
— Не перебивай меня!
— Хорошо.
В Толике умер великий артист. Он почти мастерски довел драматическую сцену до конца: вспомнил первые месяцы нашей безоблачной любви, рассказал о великом вдохновении, которое я ему дарила. Почти выдавил у меня слезу, да ошибочно упомянул об аборте:
— И в те печальные минуты я находил возможность быть рядом, чего бы мне это ни стоило.
Я смотрела на него во все глаза: неужели и это можно вспоминать с самолюбованием?
Толик мгновенно почувствовал, что реакция публики изменилась, и скомкал концовку:
— Я прощаюсь с тобой, Юля! Будь счастлива и не думай о том, что где-то истерзанная душа оплакивает твою жизнь и судьбу.
45 
