236 
Зато в штабе 62-й армии дорожки песочком посыпаны, будто тут гулять собрались, сам же Чуйков — даже в условиях фронта умудрялся выглядеть элегантно. С вызывающим шиком он, как джентльмен, опирался на трость. Но что особенно поразило Хрущева, так это его белые перчатки.
— Армия-то драпает… когда воевать научитесь?
— Учимся, — скромно отозвался Василий Иванович.
— Мало вас били, — упрекнул его Хрущев.
— Меня — да — мало! — не возражал Чуйков, и Гордову стало явно не по себе, когда он со знанием дела стал нахваливать гибкую тактику противника. — Казалось бы, — доложил он, — оборона вдоль реки и должна бы повторять конфигурацию береговой черты. Однако немцы умышленно оторвались от береговых контуров. Даже отступили от реки, нарочно создав «ничейное» пространство, чтобы мы в нем завязли…
— Его армия драпает, а он, такой-сякой, врага же и расхваливает…
Тут Гордова и понесло: мать и перемать, и в такую вас всех, выдал полный набор душеспасительных слов, а Никита Сергеевич тоже не скрывал, что Чуйков ему неприятен:
— И не стыдно ли фасонить перчатками? В такой исторический момент, когда вся страна напрягла свои силы на разгром зарвавшегося…
— Да у меня экзема… еще с Китая.
— Ладно — экзема. А дубина-то в руках для чего?
— Не дубина, а… стек! Мне так удобнее.
Тут Гордов и Хрущев в один голос:
— У него армия бежит, а он… Судить таких надо!
Ух, до чего же неприятен показался им этот Чуйков!
Возвращаясь в Сталинград, Гордов и Хрущев никак не могли успокоиться, дружно ругая «Василия Ивановича»:
— Нельзя таким пижонам доверять армию…
— Нельзя, нельзя, — соглашался Хрущев. — Ведь это на что похоже? Стек, перчатки, еще цилиндр не успел завести.
— Гнать его в три шеи, — решил Гордов, — чтобы такие пижоны мой Сталинградский фронт не позорили.
— Верно! В резерв его… пока не поумнеет!
Во время разговора со Сталиным Хрущев доложил, что Чуйкова они сняли — как неспособного ! Не станешь же рассказывать о перчатках да трости, лучше сказать — неспособный.
— И правильно сделали, — послышался из Москвы ответ Сталина. — Чуйков такой пьяница, что весь там фронт пропьет…
Василий Иванович пьяницей не был. Но теперь, поди ж ты, доказывай «вождю народов», что ты трезвый, если «вождь» уже решил, что ты пьяный. Долго ли у нас на человека ярлык наклеить? А потом сам он не отлипнет, и не отдерешь его…
4 августа Чуйков, отозванный в резерв фронта, возглавил оперативную группу Сталинградского фронта. Спросил:
— А где она, эта группа?
— Нет группы, — отвечал Гордов. — Собрать надо…
Чуйков не растерялся. Собирал в городе вышедших из окружения, отбившихся от своих частей, брал тех, кто из госпиталя выписался, если дезертира поймают — он и дезертира в строй ставил, внушал ему, чтобы дураком тот не был!
— Хорошо, что на меня напал. Другой бы, знаешь, куда тебя отвел? Не вчера война началась и не завтра закончится. Чем бегать-то, так лучше у меня послужи… Героем с войны вернешься, от баб отбою не станет, все девки перед тобой в штабеля сложатся…
Его оперативная группа скоро отличилась на фронте героизмом бойцов, и опять по фронту шла добрая молва:
— Вот Василь Иваныч… вот душа-человек!
А кто теперь знает генерала Гордова? — Никто.
А кто знает сейчас маршала Чуйкова? — Все.
Но тогда еще не пришло время славы Чуйкова — еще царили бездарные временщики типа гордовых-горловых.
* * *
Сталин начинал новую рокировку фронтов и командующих.
— Значит, поправились? — заботливо переспросил он. — Так точно, — по-солдатски отвечал Еременко.
— Будем считать, что товарищ Еременко вернулся в строй… Сразу приступим к делу. Сейчас, — сказал Верховный, — обстановка под Сталинградом настолько осложнилась, что мы решили Сталинградский фронт разделить на два фронта, и один из них намерены поручить вам.
Василевский, развернув карты, четко доложил о линия раздела Сталинградского фронта, причем эта линия рассекала на две части и сам город. Еременко сразу насторожился, и было отчего: город един, оборона его едина, а задачи фронтов вроде бы самостоятельны. Один фронт оставался с прежним Сталинградским наименованием — во главе с Гордовым, а Еременко предстояло командовать Юго-Восточным, ограждая Сталинград с южных направлений… Чушь какая-то!
— Вы желаете что-то добавить? — спросил Сталин, сразу приметив, что Еременко чувствует себя не в своей тарелке.
236 
