115 
— Я сама хотела бы рассказать вам об этом, но мне запрещают правила. Даже то, что я сижу здесь и разговариваю с вами, уже нарушение правил.
— Каких правил?
Клеф беспомощно махнула рукой.
— Не нужно меня спрашивать, Оливер. — Она нежно улыбнулась ему, откинувшись на спинку шезлонга, который услужливо приспособился к ее новой позе. — Нам лучше не говорить о таких вещах. Забудьте об этом, слушайте музыку и, если можете, развлекайтесь в свое удовольствие… — Она прикрыла веки и запрокинула голову на подушки, мурлыча про себя какую-то мелодию. Не открывая глаз, она напела ту самую строчку, что он слышал утром: «Как сладко нам вдвоем…»
Яркое воспоминание вдруг озарило память Оливера. Он никогда не слышал странной, тягучей мелодии, но слова песни как будто узнал. Он вспомнил, что сказал муж госпожи Холлайа, услышав эту строчку, и весь подался вперед. На прямой вопрос она, конечно, не станет отвечать, но если попробовать…
— А что, в Кентербери было так же тепло? — спросил он и затаил дыхание. Клеф промурлыкала другую строчку песни и покачала головой, по-прежнему не поднимая век:
— Там была осень. Но такая чудесная, ясная. Знаете, у них даже одежда… все пели эту новую песенку, и она запала мне в голову.
Она пропела еще одну строчку, но Оливер не разобрал почти ни слова. Язык был английский и в то же время какой-то совсем непонятный.
Он встал.
— Постойте, — сказал он. — Мне нужно кое-что выяснить.
Я сейчас вернусь.
Она открыла глаза и улыбнулась ему туманной улыбкой, не переставая напевать. Он спустился на первый этаж — быстро, но не бегом, потому что лестница чуть-чуть качалась под ногами, хотя в голове уже прояснилось, — и прошел в библиотеку. Книга была старой и потрепанной, в ней еще сохранились карандашные пометки университетских лет. Он довольно смутно помнил, где искать нужный отрывок, начал быстро листать страницы и по чистой случайности почти сразу на него наткнулся. Он опять поднялся наверх, чувствуя какую-то странную пустоту в желудке: теперь он был почти уверен.
— Клеф, — сказал он твердо, — я знаю эту песню. Я знаю, в каком году она была новинкой.
Она медленно подняла веки; ее взгляд был затуманен напитком. Вряд ли его слова дошли до ее сознания. Целую минуту она смотрела на него остановившимся взглядом, затем вытянула перед собой руку в голубом пуховом рукаве, распрямила смуглые от загара пальцы и потянулась к Оливеру, засмеявшись низким, грудным смехом.
«Как сладко нам вдвоем», — сказала она.
Он медленно пересек комнату и взял ее за руку, ощутив теплое пожатие пальцев. Она заставила его опуститься на колени у шезлонга, тихо засмеялась, закрыла глаза и приблизила лицо к его губам.
Их поцелуй был горячим и долгим. Он ощутил аромат чая в ее дыхании, ему передалось ее опьянение. Но он вздрогнул, когда кольцо ее рук вдруг распалось и он почувствовал на щеке учащенное дыхание. По лицу ее покатились слезы, она всхлипнула.
Он отстранился и с удивлением посмотрел на нее. Она всхлипнула еще раз, перевела дыхание и тяжело вздохнула.
— Ах, Оливер, Оливер… — Затем покачала головой и высвободилась, отвернувшись, чтобы спрятать лицо. — Я… мне очень жаль, — сказала она прерывающимся голосом. — Пожалуйста, простите меня. Это не имеет значения… я знаю, что не имеет… и все-таки…
— Что случилось? Что не имеет значения?
— Ничего… Ничего… Пожалуйста, забудьте об этом.
Ровным счетом ничего.
Она взяла со стола носовой платок, высморкалась и лучезарно улыбнулась ему сквозь слезы.
Внезапно им овладел гнев. Хватит с него всех этих уловок и таинственных недомолвок! Он грубо сказал:
— Вы что, и в самом деле считаете меня таким дурачком? Теперь я знаю вполне достаточно, чтобы…
— Оливер, я прошу вас! — она поднесла ему свою чашку, над которой вился душистый дымок. — Прошу вас, не надо больше вопросов. Эйфория — вот что вам нужно, Оливер. Эйфория, а не ответы.
— Какой был год, когда вы услышали в Кентербери эту песенку? — потребовал он, отстраняя чашку.
Слезы блестели у нее на ресницах. Она прищурилась:
— Ну… а сами вы как думаете?
— Я знаю, — мрачно ответил Оливер. — Я знаю, в каком году все пели эту песенку. Я знаю, что вы только что побывали в Кентербери, муж Холлайа проболтался об этом. Сейчас у нас май, но в Кентербери была осень, и вы только что там побывали, поэтому и песенка, что вы там слышали, все еще у вас в голове. Эту песенку пел Чосеров Продавец индульгенций где-то в конце четырнадцатого века. Вы встречали Чосера, Клеф? Какой была Англия в то далекое время?
115 
