Последние отзывы

  27  

«Почему этот мальчик так дорог Мадине? Не потому ли, что она родила его от человека, которого любит?» – думал Мансур, пытаясь взглянуть правде в глаза. Внезапно янычару пришла в голову мысль о том, что бы он почувствовал, если бы Мадина произвела на свет его сына? Мансур понял, что слепо завидует счастливому незнакомцу, и ясно увидел, для чего и как ему, воину янычарского корпуса, преданному рабу султана, на самом деле хотелось бы жить. Ему хотелось любить Мадину и иметь от нее детей, он желал любить ее и быть любимым ею, безудержно, страстно, вечно. То была истина его души и откровение сердца.

Безжалостный солнечный свет окрашивал склоны холмов в цвет львиноитривы. Домики с плоскими крышами нависали друг над другом – казалось, они вот-вот скатятся вниз, к ярко-синему морю. Раскидистые деревья шумели и волновались над головой, душистый смоляной аромат кипарисов и туй был острым и горячим, от раскаленных камней мостовой исходил жар.

Мансур бежал вниз по улице, прижимая корзину к груди, по его телу струился пот, непокрытую голову напекло солнцем. Он чувствовал, как в сердце входит трепетная, горячая, как живая кровь, радость. Янычар летел как на крыльях, он был уверен в том, что теперь сердце Мадины наполнится если не любовью, то благодарностью и прощением.

Он ворвался во дворик дома сапожника и поспешил в беседку. Мадина приподнялась и протянула руки к корзине. Ее измученное, потухшее лицо вдруг стало прекрасным и светлым. Мансур тихо стоял в стороне, глядя, как она вынимает из корзины ребенка и самозабвенно прижимает к своей груди. В это мгновение он впервые пожалел о далеком, канувшем во тьму прошлом, в котором у него тоже были отец и мать, так же любившие его.

Мадина взялась за ворот рубашки, в которую ее успела переодеть жена сапожника, и искоса посмотрела на Мансура. Он вышел, мучительно размышляя о том, как заговорить с ней о будущем.

– О жилье нужно поспрашивать на рынке, – заявила словоохотливая супруга сапожника, когда молодой янычар стоял во дворе. – Там можно узнать все и обо всем. Я могу вам помочь – как раз собираюсь на рынок вместе со старшей дочерью.

Мансур знал, что ему давно пора вернуться в казарму, что его ждет суровое и справедливое наказание. Но он не мог уйти, не сказав и не узнав самого главного. Молодой янычар вдруг понял, что не привык и не умеет произносить слов благодарности, нежности, прощения и любви.

– Ты меня помнишь? – Робко спросил он девушку, когда ему позволили войти в беседку. – Узнала?

Черкешенка сухо кивнула, но не произнесла ни единого слова.

– Так получилось, – неловко промолвил Мансур. – Прости. Это был приказ. На самом деле мы не собирались нападать на аул. Мы шли воевать с иранцами. Ваши мужчины начали первыми.

Девушка снова кивнула и ответила:

– Наши мужчины считают, что молитвы рабов, покорившихся чужеземцам, не доходят до Бога. Свобода для них дороже ошибок жизни.

Наступила пауза. Лицо Мадины вдруг стало суровым, но в глубине глаз сиял возвышенный свет. Мансур был уверен в том, что она думает о том, другом. Он почувствовал, что его слова похожи на камни, которые катятся с гор и падают в пустоту.

– Ты еще слаба. Но тебе нельзя оставаться здесь. Я постараюсь найти подходящее жилье. Потом мне придется вернуться в казарму. Наверное, меня накажут, но все равно рано или поздно я приду к тебе.

Девушка встала и промолвила, нежно укачивая сына:

– Я не знаю, зачем тебе все это нужно, но если ты желаешь добиться от меня того, чего желали получить другие мужчины, то имей в виду: не важно, что у меня больше нет оружия – я перегрызу тебе горло зубами. Я не верю ни в твою искренность, ни в твое милосердие.

Мансур почувствовал, как лицо обдало волной нестерпимого жара. Если прежде о его слабостях знал только Бог, то теперь их увидела женщина!

Она смотрела на него как на ничтожество, как на раба, она даже не спросила его имени!

– Да, я хочу, чтобы ты стала моей, но не так, не силой… – начал он, и в его голосе зазвучали надежда и мука.

– Я никогда не стану твоей, – перебила Мадина.

– Почему?

– Потому что в моей жизни есть единственный мужчина, которого я люблю, кому навеки отдала и душу, и сердце, и тело! А ты, ты из тех, кто разрушил мой мир и украл мое счастье. Тебе понятно, янычар?

– Меня зовут Мансур, – бессильно промолвил он. Ее глаза сверкнули.

– Уходи, Мансур!

– Ты больше не хочешь меня видеть?

Она ничего не ответила и отвернулась. Мансур немного постоял, потом вышел из беседки. Последний раз он плакал более десяти лет назад, когда был еще ребенком и его больно высекли за какую-то провинность. Его никто не успокоил; напротив, старшие мальчишки безжалостно посмеялись над ним. С тех пор Мансур ни разу не проявлял подобной слабости. Не заплакал он и сейчас. И все же молодой янычар чувствовал, как тайные слезы, слезы отчаяния, стыда, слезы неразделенной любви больно жгут его душу.

  27