Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
18 
– Потому что все мы слишком разные, что бы нам ни говорили. Наши командиры пытаются сделать солдат одинаковыми, но у них ничего не получится.
– Почему?
– Потому что Аллах сотворил каждого из нас в отдельности, – уверенно произнес Бекир и добавил с иронией, в которой сквозила горечь: – Говорят, человек может жить ради кого-то, но нам это, к счастью, не грозит. Ни жен, ни детей, ни родителей, ни семьи. Только казарма, соратники и война.
Они сидели возле казармы на большом бревне. Стемнело, одни звезды были бледными и низкими, другие пронзали небо яркой желтизной. Мансур молчал. Он думал о покорности и силе. Силе сабли, кинжала и плети и подчинению этой силе – противоположной той сладкой покорности, которую дарует сила любви, и какой он до сей поры не изведал.
– Скажи, часто ли ты думал о тех народах, которые завоевывал, о тех людях, которых убивал?
– Нет. Зачем об этом думать? – Мансур согласно кивнул и добавил:
– Просто я недавно понял, что мы – часть их, а они – часть нашей судьбы.
Они молчали. Их окружала бездна. Бездна ночи, бездна вопросов, на которые нет ответов. Потом Мансур нерешительно промолвил:
– Послушай, Бекир, не мог бы ты узнать о судьбе той черкешенки, что убила Илькера? Кажется, Джахангир-ага собирался отправить ее в Стамбул…
Бекир, прослывший своим умением разгадывать самые немыслимые тайны, едва не подпрыгнул от неожиданности и воскликнул:
– Мансур! К твоим услугам десятки прекрасных пленниц, но нет – тебе подавай безумную черкешенку, которая зарезала твоего товарища и наверняка выцарапает глаза тебе!
– И все же я хочу, чтобы ты узнал о том, где она и что с ней, – упрямо произнес молодой воин.
Бекир пожал плечами и ничего не ответил. Прошло несколько дней. Янычарам было выплачено жалованье за несколько месяцев, выданы деньги на новое оружие и одежду. Днем воины совершенствовались в стрельбе из ружья и лука, метании кинжала и владении саблей, а по вечерам, собираясь вокруг огромных медных котлов, в которых варился плов, как всегда, разговаривали 6 походах и военной добыче, о своих командирах и женщинах.
Все эти дни Мансур томился странным, волнующим, трепетным ожиданием. Если бы Бекир сказал, что о судьбе черкешенки ничего не известно, молодой янычар, наверное, смирился бы и постарался бы ее забыть. Но на исходе шестого дня товарищ подошел к Мансуру и, положив руку ему на плечо, небрежно произнес:
– С тебя бакшиш![9] Черкешенку привезли в гарем Джахангир-аги еще осенью, а зимой она родила ребенка!
Лицо Мансура исказилось.
– Родила?!
– Да. Кто отец – неизвестно. Часом не ты? Впрочем, ты не умеешь пользоваться случаем…..
Глаза Мансура из синих сделались стальными, и Бекир поспешно умолк. Его товарищ был не из тех, кто спокойно сносит насмешки. Он мог ударить сразу, без предупреждения, причем не кулаком, а саблей.
– Джахангир-ага был очень удивлен и огорчен и распорядился продать девушку, – продолжил Бекир.
Мансур почувствовал, как во рту пересохло, а объятое невидимым пламенем сердце отчаянно забилось в груди.
– Уже продали?
– Пока нет. Завтра поведут на закрытый невольничий рынок в Эйбе.[10]
– Я пойду туда на рассвете, – твердо произнес Мансур. – Ты дашь мне денег?
– Так ведь нам только что выдали жалованье! Неужели ты думаешь, что тебе не хватит денег?! Строптивая пленница, уже потерявшая невинность, да еще с ребенком, не может дорого стоить! На что она тебе, Мансур, что ты будешь с ней делать? Тебе придется поселить ее где-то и навещать тайком. А что с ней станет, когда ты снова отправишься в поход? – Воскликнул Бекир.
– Потому я и прошу у тебя взаймы.
– Ты не сможешь уйти до утренней поверки, а потом нам нужно идти на плац. Джахангир-ага тебя не отпустит.
– Я не стану спрашивать! Уйду и все.
Глаза Мансура неподвижно и упорно смотрели сквозь Бекира на что-то, видимое ему одному, а в голосе звучала железная твердость.
Бекир покачал головой.
– Я буду молиться, чтобы тебя покинуло это безумие! – Мансур тихо сказал:
– Лучше помолись за мое сердце.
Глава V
Бекир оказался прав: Мансуру не удалось выбраться в город до полудня, и теперь он почти бежал по узким улочкам Стамбула.
С холма открывался великолепный вид на утопающий в солнечных лучах город. Покрытые свинцом купола сералей[11] и позолоченные верхушки напоминающих огромные стрелы минаретов ярко сверкали на светло-синем фоне бухты, носящей название Золотой Рог. С моря дул освежающий бриз, серебристые листья деревьев на набережной трепетали в неистовом танце, а водную гладь весело бороздили каики.[12]
9
Бакшиш – подарок, деньги на чай, взятка.
10
Один из районов Стамбула.
11
Сераль – дворец.
12
Каик – легкое гребное судно.
18 
