Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
32 
Взгляд Болдена переместился на пол, где они любили лежать обнявшись все под тем же видавшим виды стеганым одеялом, и задержался на подсвечнике, который Дженни сделала для него из бутылки из-под кьянти: низ она оплела соломкой, а по горлышку стекал расплавленный воск.
— Вкус у тебя ужасный, но воспоминания остались потрясающие, — заключила Дженни.
Ему безумно ее не хватало.
Он вспомнил поцелуй при свете свечи и, прикрыв глаза, откинулся на диванную подушку. Надо отдохнуть. Хотя бы несколько минут. Десять или пятнадцать…
Болдену снился сон. Он стоял в центре просторного помещения в кругу мальчишек-подростков. Он зная их всех. Грич, Скудларек, Филли, Дэнис, Риченс и другие — все из «Застенка». Стоя на дощатом полу, они в такт притопывали и нараспев произносили его имя. Посмотрев вниз на пол перед собой, он увидел тело. Наклонился и перевернул его. Это был Койл. Мертвый, шея неестественно вывернута, глаза и рот открыты. «Это несчастный случай! — закричал шестнадцатилетний Болден. — Несчастный случай!»
Круг мальчишек сжимался. Его имя по-прежнему звучало нараспев. И все держали пистолеты. Точно такие же, из какого Гилфойл целился ему в голову. Мальчишки одновременно подняли пистолеты, и Болден почувствовал, как холодный металл прижался ко лбу. Потом они выстрелили.
ПИСТОЛЕТ!
Болден вздрогнул и проснулся. В этот момент он вспомнил о ружье. Один из образов минувшей ночи. Он бросился через гостиную к своему антикварному письменному столу девятнадцатого века, схватил блокнот и ручку и торопливо набросал на листке татуировку, которую увидел на груди человека, желавшего его смерти. Первый рисунок получился неудачным и скорее напоминал обглоданную собачью кость. Болден вырвал страничку и, скомкав, бросил в корзину для бумаг. Начал рисовать снова. На этот раз медленнее. Его старания не прошли даром: вместо короткого получился длинный ствол. Закончив с контуром, Болден перешел к штриховке. Рисунок был не намного лучше, но суть он уловил. Взяв рисунок в руку, он внимательно его рассмотрел.
Старинное ружье, приблизительно 1800 года. С ним мог бы сражаться Дэниел Бун: такие ружья были у пионеров и колонистов, у тех, кто жил на границе американских поселений. «Нет, это не ружье, — поправил он себя. — Это мушкет».
12
Детектив первой категории Джон Франсискас не верил своим глазам. Впереди высокий прилично одетый чернокожий мужчина лет сорока мочился на стену епископальной церкви Святого Томаса. Возмутительное зрелище! Только подумать: всего лишь восемь часов утра, а мужик делает свое дело на стену Божьего храма с таким видом, будто поливает розы!
Резко нажав на тормоза, Франсискас остановил свою полицейскую машину без опознавательных знаков у тротуара и, рывком распахнув дверь, крикнул:
— Эй, ты! Стоять!
— Да пошел… — Мужчина не успел договорить, как Франсискас подлетел к нему и с размаху заехал в челюсть. Нечестивец повалился на землю, не переставая мочиться, и брызги веером разлетелись вокруг. — Вот дерьмо, — застонал он, быстро-быстро моргая.
Когда запах мочи доплыл до Франсискаса, он поморщился.
— Это, сэр, вам урок, как не следует поступать. Вы же сами живете здесь! Лучше бы позаботились о порядке.
Качая головой, Франсискас направился к машине, пока мужчина не успел его как следует разглядеть. Такие действия он называл профилактической мерой или приучением к порядку, но нынче подобное поведение строго осуждается. Некоторые квалифицируют его как неоправданное применение силы, а то и как разнузданность полицейских. Но даже если и так, этот прием — слишком эффективное средство воздействия, чтобы полностью от него отказаться. В подобных случаях Франсискас считал, что выполняет свой гражданский долг, — в конце концов, он тоже житель этого города!
Да и Гарлем не был ему чужим. Скоро тридцать пять лет, как он служит в полиции — расследует убийства в тридцать четвертом полицейском участке Северного Манхэттена. На его глазах Гарлем переродился из городской «зоны военных действий», где после наступления темноты ни один человек не чувствовал себя в безопасности — ни белый, ни черный, ни с любым другим оттенком кожи, — в респектабельный, густо населенный район с чистыми тротуарами и уважающими себя гражданами.
Закрой глаза на мелочь, и люди решат, что всем на все наплевать. Ну уж нет! Нельзя оставлять в покое бездомных, которые сначала плюют тебе в окно, а потом просят доллар за то, что они его вымоют; пьяниц, которые требуют, словно швейцары, чаевые около банкоматов; уличных наркоторговцев; нарушителей правил дорожного движения и любителей расписывать стены граффити. Всех и каждого, кто превращает улицы в безобразное и небезопасное место. И уж однозначно он не собирался терпеть таких, кто на глазах у всех справляет нужду, и тем более на стену церкви.
32 
