Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
31 
– А ваша императрица ратифицировала конвенцию?
– Пока нет.
– Тогда и разговор о помощи со стороны его величества, короля моего, откладывается…
Бестужев-Рюмин понял: коготок вязнет – всей птичке пропасть. Ведь деньги-то у англичан он уже взял. И крышу во дворце своем настелил новую. И стекла зеркальные из Брюсселя вывез морем… Теперь самому платить надобно. Платить – делом!
Выбрав момент, когда Елизавета хворала, канцлер нагрянул к ней с жалобами:
– Великая осударыня! Опять ковы чувствую, опять недруги сожрать меня силятся… Доколе же терпеть мне, немощному?
– О чем ты, Петрович?
– Да как же, матушка! Вот возьмут англичане конвенцию сию и вернут ее нам, как вексель на протестацию. И король оскорбится… А мне сего не снести позора!
Елизавета махом ратифицировала договор с Англией.
– Забирай, – сказала она, спихнув со стола бумаги. – Но ежели хоть один волос падет с головы русской за интересантство аглицкое, то знай, канцлер: и твоей башке на плечах не висеть!
И вот тут до Петербурга дошло известие о том, что Пруссия уже состряпала такой же договор с Англией… Получалось нечто ужасное: Россия должна отныне в ряду с пруссаками проливать кровь за интересы, которые не только солдатам, но и самой Елизавете Петровне не всегда понятны.
И грянул гром, но какой гром! Отзвуки его, словно круги по воде, докатились до самых плюгавых дворов Европы, куда не заглядывали даже шарлатаны, лечащие горбы способом «удара об воздух»… Императрица всегда была простой барыней, и гнев ее на великого канцлера мало отличался от гнева помещицы на своего лакея.
– Душегуб, ирод проклятый!.. – кричала она ему. – То-то, я примечаю, ты у причастия святого редко бывал. За сколько же ты продал меня, антихрист? Ведь я и конвенцию-то эту подписала для той единой нужды, чтобы Фридриха от Курляндии отринуть! А теперь – что? Ты его мне в дружки подсунул?
Бестужев и сам не гадал, куда заведет Россию его твердая, но потерявшая гибкость «система», перенятая им от недоброй памяти Остермана. На ослабших ногах канцлер кинулся к Вильямсу; между ними повторилась сцена, очень близкая той, которая была разыграна в Сан-Суси между Фридрихом и герцогом Нивернуа…
– Императрица в отчаянии от вашей измены, – заявил канцлер.
– Измены? – отрекся Вильямс. – Нет! Наш договор с королем прусским может показаться обидным только королю Франции. Мне, господин канцлер, непонятны ваши намеки… Я знаю вас и знаю, что вы сами никогда не желали дружбы с Францией! Так чего же вы сейчас бросаетесь упреками в измене?
Вся «система» жизни Бестужева катилась сейчас в пропасть, и канцлер прищемил Вильямса в кресле тяжелым взглядом.
– А пенсион для меня… когда? – спросил он, задыхаясь.
Вильямс с трудом скрыл злорадную усмешку:
– Простите, за что же вам платить в этом случае?
– За позор мой! – ответил великий канцлер…
Вскоре Елизавета, поуспокоившись, потребовала Бестужева к себе и вручила ему бумагу для передачи в руки Вильямса.
– Отныне резон наш таков, – заявила она. – Бить Фридриха мы будем, невзирая на все договоры с Англией. Но что касаемо кляуз лондонских, то король Англии жеваной фиги от меня не получит. Не дам ему солдат, да и только! Русский солдат для нужд российских нужен… И денег чужих за него не возьму!
Бестужева зашатало, и – недаром: сейчас он держал в руках «Секретную декларацию Елизаветы» (именно под таким названием она вошла в историю дипломатии народов). Это была всего лишь одна добавочная статья к договору о союзе с Англией. Но договор мог иметь законную силу лишь в том случае, если король Пруссии нападет на Королевство английское, что уже само по себе исключалось.
– Матушка! – взвыл канцлер.
– Что, батюшка? – ехидно спросила Елизавета.
– Без ножа ты меня режешь!
– Не я, милый. Не я тебя режу… Таково коллегия решила! Не всё ты един – есть еще глас коллегиальный, глас божий.
– Как же я такое Вильямсу отдам? С какими глазами?
– С твоими-то глазами только и отдавать такое… Неси!
Делать нечего. Бестужев в одиночестве выхлебал графин вина и объявил потом Вильямсу:
– Государыня наша, кроткия сердцем Лисавет Петровны, в глубокоразумии своем, высочайше указать соизволили…
И – после вступления – огорошил его «Декларацией». Вильямса, уж на что был крепкий британец, чуть удар не хватил. Что было сил отпихивался от дополнений к прежнему договору.
31 
