... 
49 
— Ты слишком много работаешь и принимаешь все чересчур близко к сердцу.
— Ничего нового ты не сказала, это все мне уже сообщила моя язва.
Стейси почуяла, что он сильно расстроен.
— Что случилось?
— Да опять эта юная Гейтер.
— Дочь Седины? По-прежнему донимает тебя?
— Вчера явилась ко мне в суд требовать распоряжение об эксгумации тела.
— О боже, — не веря ушам, прошептала Стейси. Она прижала бледную руку к горлу. — Просто изверг, а не женщина.
— Изверг или не изверг, но просьбу мне пришлось отклонить.
— Молодец.
Он покачал головой:
— У меня не было выбора. Тело же было кремировано. Стейси помолчала, размышляя.
— Да, кажется, припоминаю. И как она отнеслась к этому известию?
— Не знаю. Рид отправился ей об этом сказать.
— Рид?
— Я вчера вечером позвонил ему. Он вызвался помочь. Сомневаюсь, что она восприняла его сообщение с полным самообладанием.
— А Ангус с Джуниором в курсе дела?
— Уверен, что в курсе. Рид им небось все рассказал.
— Возможно, — пробормотала Стейси. Она помолчала минуту, потом, стряхнув задумчивость, спросила:
— Принести тебе чего-нибудь?
— Нет, спасибо, только недавно ведь завтракали.
— Горячего чайку?
— Пока не надо.
— А какао? А может, ты разрешишь мне…
— Я же сказал, Стейси, спасибо, не надо. — Ответ прозвучал резче, чем ему хотелось.
— Извини, что помешала, — удрученно сказала она. — Если понадоблюсь, я буду наверху.
Судья рассеянно кивнул и опять углубился в переплетенный в кожу том. Стейси тихо прикрыла дверь кабинета. Рука ее безжизненно скользила по перилам, когда она поднималась к себе в спальню. Ей нездоровилось. Живот у нее вздулся и болел. Утром у нее начались месячные.
В сорок с лишним лет просто смешно было страдать, словно подросток, от женских колик; Стейси даже полагала что ей надо радоваться этим регулярным кровотечениям: только это еще напоминает о том, что она женщина. Детей нет — никто не требует денег на обед и не просит помочь с уроками. Мужа тоже нет — никто не интересуется, что она приготовила на ужин, взяла ли вещи из чистки и удастся ли сегодня ночью заняться любовью.
Каждый день она горько жаловалась на судьбу, лишившую ее жизнь этой восхитительной суеты. С той же неукоснительностью, с какой иные возносят молитвы, Стейси перечисляла господу те прелести семейного очага, которыми он ее обделил. Она жаждала услышать детский гомон и топот маленьких ног по дому. Она томилась по мужу, который будил бы ее по ночам, зарывался бы лицом в ее груди и утолял бы голод ее не знающего покоя тела.
Будто церковник, предающийся самобичеванию, Стейси подошла к комоду, открыла третий ящик и вынула альбом с фотографиями в переплете из белой тисненой кожи.
Она благоговейно открыла альбом. С нежностью стала перебирать одну за другой драгоценные реликвии: свою пожелтевшую фотографию, вырезанную из газеты, квадратную бумажную салфеточку, где в уголке серебряными буковками были выведены два имени, осыпающуюся розу.
Она листала альбом, разглядывала снимки под полиэтиленовыми креплениями. Люди, позировавшие перед камерой у алтаря, с годами изменились мало.
Проведя почти час в мазохистских мечтаниях, Стейси закрыла альбом и положила его обратно в заветный ящик.
Сбросив туфли, чтобы не запачкать одеяла, она легла, свернулась калачиком и, взяв подушку, прижала ее к себе, как возлюбленного.
Из глаз ее покатились жгучие горькие слезы. Она шептала чье-то имя, настойчиво, без устали. С силой вдавила ладонь в низ живота, чтобы ослабить боль в пустующей утробе, познавшей однажды его тело, но не его любовь.
Глава 14
— Вот так так, черт возьми, вы, да еще и вместе? — озадаченно воскликнул Джуниор, переводя взгляд с Алекс на Рида и обратно.
— Потом, пошатнувшись под порывом ветра, отошел от двери и заторопил их:
— Проходите же. Я представить не мог, кого это несет в такую погоду. Тебе, Рид, надо бы сходить к психиатру: виданное дело, тащить Алекс невесть куда.
На нем были старенькие джинсы с протертыми до дыр коленями, хлопчатобумажный свитер и толстые белые носки. Было видно, что встал он недавно. В одной руке он держал кружку с дымящимся кофе, в другой — дешевенький роман в бумажном переплете. Волосы трогательно взъерошены. На подбородке темнеет щетина.
Он уже оправился от изумления и улыбнулся Алекс. Потрясающе привлекателен, подумала она, не сомневаясь, что с нею согласилось бы большинство женщин. Этакий богатый, ленивый, сексуальный, растрепанный, домашний и милый мужчина. Хотелось окружить его заботой и уютом; судя по томной улыбке, он как раз предавался ленивой неге, когда они пришли.
49 
