Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
166 
Когда появился в штабе Коковцев, перед ним все молча расступились. Эссен обнял его, просил крепиться:
– Не мне тебя утешать. Поезжай в Питер к жене…
Колчак протянул Коковцеву бумажку с координатами гибели «Паллады»; место могилы таково: 59°36’N – 26°46’O.
– Благодарствую, – сказал он Колчаку и ушел…
Санкт-Петербурга не было – ура-патриотам захотелось сделать из него Петроград. Владимир Васильевич первым делом отослал телеграмму в Уфу, чтобы Глаша срочно выезжала с сыном. Идти домой он боялся. В нелепом оцепенении долго сидел на скамье Александровского бульвара, засыпанного порыжевшей листвой, потом резко встал и прошел в Адмиралтейство, где просил доложить о себе морскому министру Григоровичу:
– Я еще не видел своей жены… У нас остался единственный сын. Если можно, скорее верните его с Амурской флотилии на Балтику. Думаю, что моя просьба вполне основательна.
Григорович нажал кнопку звонка. Вызвал флаг-офицера.
– Ваше желание будет исполнено без промедления…
Шаркая ногами, Коковцев удалился. Он не мог возвращаться домой, но понимал, что это необходимо хотя бы ради памяти сына. Он всегда удивлялся интуиции жены: Ольга ожидала его, встретив в передней. Перед ним возникла лишь тень ее! Выплаканные глаза были как два куска сырого мяса. Жена все знала. Из газет. Скользя руками по стенке, опустилась перед ним на колени. Сгорбленная. Упадшая. Совсем седая.
– Скажи мне, что все это – неправда!
Коковцев тоже встал на колени:
– Ольга, я уже ничем не могу утешить тебя. Нам осталось одно утешение: смерть Игоря была мгновенна. Один удар, одна вспышка – и его не стало. Поверь, он даже не мучился.
– Не говори так, Владя! Не говори, не говори… Ну, оставь же мне хоть единую каплю надежды, – взмолилась она.
Коковцев видел, как Ольга трясется всем телом.
– В этом горе мы не одиноки с тобой, и ты не одна мать…
Ольга Викторовна стучала кулачками в стенку:
– И опять! И опять! Как тогда… нет даже могилы!
Коковцев машинально показал ей координаты:
– Он вот здесь. Где и все остальные.
– Бумажка! Осталась бумажка. Будь он проклят, ваш флот!
– Успокойся, Оленька, я уже вызвал Никиту.
– Да? – еле слышно переспросила она, обессилев.
– Приедет. Глаша тоже. Вместе с Сережей…
Коковцев понял: Ольга уже никогда не снимет траура.
Вечером ему позвонила Ивона фон Эйлер:
– Я глубоко сочувствую… Когда мне ждать тебя?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Панихиду по убиенным на крейсере «Паллада» служили в Адмиралтейском соборе при небывалом скоплении публики. Тут собрались не только родственники погибших, но и почти все адмиралы, бывшие тогда в столице. С ними явились их жены и дети, очень много вдов и сирот – еще со времен Цусимы…
– А я все не верю, – говорила Ольга Викторовна.
К ней подошла Капитолина Николаевна Макарова, постаревшая, она с небывалым чувством искренности расцеловала ее.
– Не убивайтесь так, – сказала она, тоже плача. – Мы сами виноваты, что связали судьбу с моряками. Ах, боже… лучше не вспоминать! Что мы понимали тогда, наивные девочки, ослепленные их славою и мундирами?
Давясь слезами, Ольга Викторовна отвечала:
– Игорь ведь был еще совсем ребенок.
– Мой Вадим тоже на крейсерах, и я каждый день света белого не вижу. Будем уповать на единого Бога…
Глаша скоро приехала, и унылейшая квартира малость оживилась от ее присутствия, ее деловитости, а Сережа, уже десятилетний мальчик, стал называть Ольгу Викторовну бабушкой. Коковцевыми было сказано Глаше так:
– С чего бы тебе, дорогая, тесниться в мэдхенциммер? Занимай любую из комнат – Гогину или Игоря…
Глаша, проявив деликатность, ничего в обстановке не меняла, только над диваном, на котором спал Сережа, она укрепила красочную открытку с видом броненосца «Ослябя»:
– Это пароход, на котором утонул очень хороший дядечка, и, когда подрастешь, я расскажу тебе о нем больше…
Коковцев всегда был в меру сентиментален, но теперь, глядя на жену, как она хлопочет над внуком, адмирал не раз отворачивался, желая скрыть выступавшие слезы. Все чаще задумывался он над концом своей жизни: «Хорошо, что хоть так… пусть все будут вместе!» Обедали они, конечно, за одним столом, хотя прислуга всем своим видом старалась выявить небрежение к бывшей горничной. Глаша очень долго терпела это с улыбочкой, потом возмутилась, заявив однажды:
– Я и не скрываю, что была на вашем месте. Но все-таки не вы, а я сижу за господским столом, так будьте любезны оказывать мне должное внимание.
166 
