Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
18 
«Он боится, что может причинить мне вред», — подумала Хана.
Опять новое знание возникло словно извне. Но девочка не стала терять время, размышляя над этим. Она просто навязала ему свою волю.
Она вытолкала пленника на середину пещеры и повела к выходу. Они крались вдоль стены, бесшумно, словно тени. Хана не сомневалась, что их могут схватить в любую минуту. Но все обошлось.
Когда они выбрались наружу, Хана повела его к реке.
Затем она указала юноше вниз, по направлению течения. Она сунула ему лепешки и бурдюк с водой и резко махнула рукой вдаль, что означало: «Убегай, быстро! Убегай очень далеко. Очень, очень далеко!» А потом стала показывать жестами, что сделает Арно своим копьем, если только юноша вернется назад, но вдруг заметила, как он смотрит на нее.
Луна уже поднялась высоко и светила так ярко, что Хана могла различить каждую черту лица незнакомца. Он смотрел на нее неотрывно, со спокойной сосредоточенностью животного, вышедшего на охоту… хищного животного.
Хана перестала жестикулировать. Неожиданно все пространство вокруг пещеры стало каким-то огромным, и она почувствовала себя очень маленькой. С особой ясностью она различала ночные звуки, кваканье лягушек, шорох речного тростника.
«Я не должна была приводить его сюда. Мы здесь совсем одни. И о чем только я думала?»
Они долго стояли, молча уставившись друг на друга. Глаза чужака были очень темными, и в них ощущалась такая же непостижимость и вечность, как и во взгляде Старой Матери. Хана заметила, какие длинные у него ресницы, и вновь подумала о том, что чужак очень красив.
Он перевел взгляд на тряпицу, в которую была завернута пища, и вдруг бросил ее на землю вместе с бурдюком. А потом вздохнул.
Хана рассвирепела. Страх ее сменился досадой. Что он делает? Может, он думает, что она собирается отравить его? Она подняла сверток с едой, отломила кусочек лепешки и положила его в рот. Прожевав его, она снова протянула лепешку юноше. Жестом указала на нее, а затем на его рот и громко сказала:
— Тебе нужна пища. Ешь! Ешь!
Он серьезно посмотрел на Хану. Потом взял хлеб, прикоснулся к своему рту и покачал головой. Лепешка опять упала к его ногам.
Он давал понять, что эта пища не для него.
Хана поразилась… Она все поняла. С ужасом уставилась она на странного юношу.
Пища — это для него не еда, а вода — не питье… Но кровь Райл… он пил ее.
Кровь — вот что было для него и едой и питьем!
…И опять наступило долгое молчание. Хана совсем испугалась. У нее дрожали губы, на глаза навернулись слезы. Чужак все еще продолжал спокойно глядеть на нее, и она видела, как его клыки впились в нижнюю губу, а в глазах отразился лунный свет.
Он смотрел на ее горло.
«Мы здесь совсем одни… в любой момент он может напасть на меня, — думала Хана. — Он может напасть прямо сейчас. Он выглядит очень сильным. Но мне кажется, он не тронет меня. Даже если будет умирать от голода. И он выглядит таким огорченным, таким печальным… и таким голодным!»
Мысли Ханы падали и уплывали куда-то вдаль, будто куски коры, брошенные в реку. У нее сильно кружилась голова.
«…Он ранил Райл… но не убил!.. Райл сидела и ела, как обычно, и потом спокойно уснула… Старая Мать сказала, что с ней будет все хорошо.
Если он не убил ее, то не убьет и меня!»
Хана сглотнула. Она смотрела на странного юношу со сверкающими глазами зверя. Он явно не собирается делать ни одного движения в ее сторону, хотя по его телу пробегала сильная дрожь и он не мог отвести взгляд от ее шеи.
«Что же сделать, чтобы он не умер от голода? Поблизости нет никакого другого племени… Ему все равно придется вернуться назад. И я была права: он не хочет пить кровь, но ему приходится. Может быть, кто-то наложил на него заклятье и он умрет, если не будет ее пить.
Никто, кроме меня, не поможет ему».
Очень медленно, не спуская глаз с чужака, Хана подняла волосы и открыла шею. А затем слегка откинула голову назад, обнажив горло.
Глаза юноши зажглись голодным огнем, но тут же в них вспыхнуло что-то настолько жаркое, что оно поглотило голод. Его глаза загорелись гневом и возмущением. Теперь он не отрываясь глядел не на шею Ханы, а прямо ей в лицо. И, пристально уставившись ей в глаза, отчаянно качал головой.
Хана прикоснулась к своей шее, потом к своему рту, а затем несколько раз взмахнула рукой, указывая вдаль: «Ешь! И уходи!»
«И, ради Богини, скорее, — подумала она, закрывая глаза. — Прежде, чем я испугаюсь и передумаю».
18 
