Последние отзывы

  25  

Он восстановил – до некоторой степени – время и увидел, как Элиас Тейт бродит по комнате, то входит, то выходит; он увидел слои бытия, спрессованные в последовательность вдоль временной оси. Хепплуайтовский шкафчик присутствовал лишь в недолгой группе слоев. Сперва он сохранял пассивную – либо отсутствие, либо покой – моду существования, а затем был втянут в активную – либо присутствие, либо движение – моду и примкнул к перманентному миру филогонов на равных правах со всеми представителями этого класса, пришедшими прежде. Теперь в его вселенском мозге хепплуайтовский шкафчик, наполненный великолепной, костяного фарфора посудой, навечно стал неотъемлемой частью реальности. С ним никогда уже не произойдёт никаких изменений, и никто, кроме него, его больше не увидит. Для всех прочих он остался в прошлом.

Он завершил преображение заклинанием Гермеса Трисмегиста:

Verum est… quod inferius est sicut quod superius et quod superius est sicut quod inferius, ad perpe-tranda miracula rei unius.

Что означало:

«Истинно говорю, то, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И всё это только для того, чтобы совершить чудо одного-единственного».

Эти слова были когда-то начертаны на Изумрудной скрижали, вручённой Марии Пророчице, сестре Моисея, самим Техути, который был изгнан из Пальмового сада, но прежде успел дать всем тварям имена.

То, что внизу – его собственный мозг, микрокосм, – стало макрокосмом, и теперь он, микрокосм, содержал в себе макрокосм, иначе говоря, то, что вверху.

Теперь, осознал Эммануил, я занимаю весь мир, я везде, и везде в равной степени. А значит, я стал Адамом Кадмоном, Первочеловеком. Движение в трёх пространственных измерениях стало для него невозможным, ведь он и так уже был во всех местах, и двигаться ему было некуда. Единственная возможность движения, единственная возможность изменения реальности лежала вдоль временной оси; он сидел, созерцая мир филогонов, миллиарды филогонов, возникавших, взраставших и завершавшихся, движимых диалектикой, подлежащей всем преображениям. Это его радовало, вид многосложной сети филогонов был приятен для глаза. Это был Пифагоров космос, гармоничное соположение всех вещей, каждая на своём, единственно верном месте, каждая вечна и нерушима.

Теперь я вижу то, что видел Плотин. Более того, я воссоединил внутри себя разобщённые сферы, я вернул Эн-Софу Шехину. Но лишь ненадолго и лишь локально. Только в микроформе. Всё вернётся к тому, что было прежде, как только я сниму своё воздействие.

– Просто думаю, – сказал он вслух.

Это Элиас вошёл в комнату, спросив с порога:

– Чем это ты тут занимаешься?

Причинность обратилась; он сделал то, что умела Зина: заставил время бежать назад. Он расхохотался от радости и тут же услышал звон колокольчиков.

– Я видел Чинват, – сказал Эммануил. – Узенький мост. Я мог его пройти.

– Ты не должен этого делать, – предостерёг Элиас.

– А что означают колокольчики? – спросил Эммануил. – Колокольчики, звенящие вдали.

– Когда ты слышишь отдалённый звон колокольчиков, это значит, что близок Саошьянт.

– И ещё Спаситель, – сказал Эммануил. – Кто он, Спаситель?

– Это, наверное, ты, – сказал Элиас.

– Иногда мне просто не терпится вспомнить.

Он всё ещё слышал далёкий, очень размеренный звон колокольчиков и знал, что их раскачивает ветер пустыни. Пустыня с ним говорила. Пустыня пыталась ему напомнить голосом колокольчиков.

– Кто я такой? – спросил он у Элиаса.

– Я не могу сказать.

– Но ты ведь знаешь. Элиас кивнул.

– Если ты скажешь, – сказал Эммануил, – сразу исчезнет масса трудностей.

– Ты должен сказать это сам. Когда придёт время, ты узнаешь, и ты скажешь.

– Я начинаю догадываться, кто я такой, – неуверенно начал мальчик. – Я…

Элиас улыбнулся.

Она слышала голос, звучавший в её утробе. Какое-то время ей было страшно, а потом стало грустно, она часто плакала и почти всё время ощущала тошноту – эта мука её так и не отпустила. Что-то я не помню, думала она, чтобы об этом писалось в Библии. Чтобы Марию по утрам тошнило. А у меня, надо думать, скоро появятся отёки и пигментные пятна. И про это там тоже ни полслова.

Отличное вышло бы граффити, только где его написать, сказала она себе. У ДЕВЫ МАРИИ НЕ БЫЛО ПИГМЕНТНЫХ ПЯТЕН. Она состряпала себе обед из синтетической баранины и синтетического зелёного горошка. Сидя в одиночестве за столом, она бездумно смотрела в иллюминатор на унылую заснеженную равнину. Нужно прибраться в этом свинарнике, думала она, обязательно нужно. И не откладывая, пока Элиас с Хербом не вернулись. И вообще мне нужно составить список того, что мне нужно сделать.

  25