Последние отзывы

  26  

Ну а шпионов, в зависимости от ловкости и размера когтей, в петроградском управлении контрразведки калибровали по видам семейства кошачьих: от льва до драной кошки.

На финальный этап операции «Любимая книжка» поручик взял с собой семь человек. «Таксу» первого класса Колесникова, чтоб вывел на лису. «Волкодава» первого класса Сливу, от которого еще никто не уходил. В пару к унтер-офицеру Сливе — «пинчера» второго класса Кузина, потому что давно вместе служат, понимают друг дружку без слов. Обоих Алексей перетащил в столицу из контрразведки Юго-Западного фронта. Далее — «пинчер» Лапченко, невысокого третьего разряда, зато превосходно видящий в темноте. Обычно его использовали для статичной ночной слежки, а сегодня ему отводилась ключевая роль наблюдателя. Именно Лапченко должен был следить за белым набалдашником. Двое «борзых» были наряжены извозчиками — на случай погони поручик взял в транспортном отделе две пролетки из самых быстрых (автомобиль на этой глухой окраине мог привлечь ненужное внимание). А еще к группе был приписан беспородный щенок по фамилии Печкин, от которого требовалось только одно: глядеть в оба и не соваться. Князь Козловский, педагог, придумал нововведение — на всякое важное дело брать как минимум одного стажера, потому что с кадрами проблема и надо готовить смену.

— А если он книжку не передаст? — продолжал Алексей экзаменовать «таксу».

— Действую по обстановке, — бодро ответил Колбасников и поежился под бешеным взглядом начальника. — Виноват… Если связной ничего не передает, я роняю трость на землю. Связного не трогаю. Извините, Алексей Парисович. Про «обстановку» само выскочило.

Он даже в лице изменился — перепугался, что поручик заменит его на кого-нибудь другого. Романова сотрудники уважали, но не любили, считали сухарем, от которого доброго слова и тем более послабления не жди. Из тех, кто знавал Алешу совсем другим человеком, в управлении остались только Козловский да, пожалуй, еще Слива с Кузиным. Но и они уже вряд ли помнили, что когда-то он был светел, улыбчив, а в минуту отдыха часто напевал что-нибудь волшебно-медовым баритоном. Изменился Алексей Романов. И внутренне еще больше, чем внешне.

— Ну, пошел потихоньку, — сказал вольноопределяющемуся поручик. Обращение на «ты» в минуту опасности — наибольшая сердечность, на какую он теперь был способен.

Колбасников оценил.

— Авек плезир.

Приподнял котелок, трость под мышку и танцующей походочкой через подворотню туда, откуда сочился тусклый свет газового фонаря.

Оставалась еще минута, а потом и остальным будет пора по местам. Алексей оглядел угрюмые постройки, сомкнувшиеся буквой П. Место хорошее, удобное. Фабричка по производству бумажных манишек, в военное время прогоревшая из-за отсутствия спроса — большинство копеечных щеголей отправились на фронт.

— Вы двое здесь. Сигналы помните?

— Так точно, ваше благородие, — хором ответили «борзые».

— Вы — за мной, — махнул поручик наблюдателю и стажеру. — Что дрожишь? Как тебя, забыл?

— Печкин он, — подсказал Лапченко, покровительственно положив парню руку на плечо: не робей. — Первый день воюет. Ничего, Алексей Парисыч, приобыкнется.

На «волкодавов» Романов только глянул. Сливе ничего повторять не нужно — только обидится, он самолюбив.

— Всё. Разошлись.

Слива с Кузиным перебежали через улицу — на той стороне был пустой сарай с неплохим обзором. Сам Алексей в сопровождении глазастого Лапченко и поикивающего от волнения Печкина поднялся на второй этаж.

Высокое пыльное окно бывшего машинного цеха позволяло отлично видеть перекресток, где назначена встреча.

«Такса» уже прогуливалась под единственным фонарем. Убедительно прогуливалась, качественно. То изобразит подозрительность, начнет озираться. То, наоборот, явит беззаботность — вроде бы кавалер подружку поджидает. Именно так вел бы себя второразрядный шпион, явившийся на рандеву с посланником резидента. Вполне вероятно, что связной пришел раньше назначенного часа и сейчас ведет наблюдение, так что Колбасников актерствовал не зря, молодец.

Припав к биноклю, Романов осмотрел окна и подворотни домов, выходивших на перекресток. Свет нигде не горел. Рабочие и мелкие ремесленники, населяющие этот убогий квартал, ложатся рано. На улице ни души, кроме одинокого бонвивана под фонарем.

  26