Последние отзывы

  4  

Он резко выдохнул воздух и залпом опрокинул в себя благоухающую французским одеколоном адскую смесь. Гортань все равно обожгло, на глаза навернулись слезы. Желудок попытался бунтовать, толчком послав отраву вверх по пищеводу. Стиснув остатки зубов и надув щеки, дядя Федя удержал выпитое в себе и проглотил одеколон вторично с неприятным булькающим звуком. В нос шибанула душистая отрыжка, и чертов коктейль снова пошел на прорыв. История была знакомая: по правде говоря, дяде Феде было не впервой глотать одеколон, и всякий раз ему приходилось подолгу бороться со своим организмом, прежде чем тот соглашался держать в себе эту дрянь. Это вам, конечно, не виски, но, как говорится, на безрыбье сам раком станешь…

– Ты что это делаешь, старый козел?

Вопрос прозвучал как гром с ясного неба. Это было так неожиданно, что дядя Федя чуть не выпустил наружу драгоценный продукт. Кое-как справившись со своим организмом, кашляя, хватая воздух широко открытым ртом и вытирая засаленным рукавом слезящиеся глаза, он обернулся и увидел своего квартиранта, который стоял в дверях ванной и разглядывал его, как некое редкостное насекомое.

Квартирант дяди Феди был высоким, почти под два метра, и плечистым мужчиной лет тридцати пяти – тридцати восьми. Волосы у него были вороные, как у азиата, подбородок квадратный, а взгляд серых глаз – жесткий и неприветливый. На груди, плечах и руках бугрились продолговатые мускулы, рельефно проступавшие сквозь тонкую ткань застиранной черной футболки. Помимо футболки, на квартиранте были надеты вылинявшие облегающие джинсы и черные кожаные ботинки на толстой подошве. Тяжелая нижняя челюсть потемнела от двухдневной щетины, в уголке твердо очерченных губ дымилась сигарета – американская, дорогая, а не какая-нибудь вонючая «памирина». Вид и запах этой сигареты почему-то больше всего рассердили дядю Федю, и он перешел в наступление, хотя его и застукали на краже чужого одеколона.

– Что надо, то и делаю, – дыша на квартиранта густыми парами французской парфюмерии, агрессивно заявил он. – Я, между прочим, у себя в дому, а не в гостях или, к примеру, на квартире. Тут все мое, понял? Что хочу, то и делаю. Захочу – голый буду ходить и на гармошке песни играть.

– Угу, – сказал квартирант. Он отлепил сигарету от нижней губы, потянулся мимо дяди Феди к раковине умывальника и точным движением сбил туда пепел. – Понятно. Песни – дело хорошее. Насчет твоей голой задницы ничего не скажу, это меня не касается…

– Во-во, – перебил его дядя Федя, – именно!

Не касается. Сначала за квартиру, блин, заплати, а потом права качай.

– На твою задницу мне глубоко плевать, – спокойно продолжал квартирант, словно его не перебивали. – Можешь хоть на улицу в натуральном виде идти. Койка в психушке для тебя найдется… Не пойму только, при чем тут мой одеколон. Это ж настоящая Франция, тундра ты! Знаешь, на какую сумму ты сейчас погулял? За эти бабки водярой можно было до смерти опиться.

– А мне нас…ть на твою Францию, – заявил дядя Федя. В голове у него уже раздавался приятный шум, щеки начали деревенеть, язык слегка заплетался. Он хорошо знал это состояние: полчаса легкого кайфа, а потом на целый день головная боль пополам с изжогой. Сто раз зарекался не пить эту отраву, так ведь разве удержишься? Особенно, когда выбора нет… Не от хорошей жизни люди антифриз пьют, и стеклоочиститель тоже… – Водярой опиться… Где она, твоя водяра? Ты когда мне платил в последний раз, а?! То-то… А говоришь, Франция-Франция твоя пошла.., ик!., в счет задолженности.

Пеня это, понял? Как в домоуправлении… А будешь вонять, вызову ментов. Ты здесь не прописан. Живешь, к примеру, на птичьих правах, да еще и деньги не платишь. Не было у нас такого уговора. Уговор у нас был – платить раз в месяц, аккуратно. А раз платить нечем – извини-подвинься. Ты мне не сват и не брат, и жилплощадь я могу кому другому сдать, у кого бабки водятся. И нечего на меня таращиться.

Не боюсь я тебя! А станешь руки распускать, я живо наряд вызову…

Квартирант поморщился и усиленно задымил сигаретой, стараясь забить густую вонь одеколонного перегара. Дядя Федя продолжал говорить, распаляясь все больше по мере того, как вызванное порцией почти чистого спирта опьянение отключало в нем сдерживающие центры. Он уже кричал, захлебываясь и брызгая слюной, словно торопясь высказать все свои обиды и претензии до того, как пройдет хмель. Он поминал буржуев и жуликов, которые разворовали страну, и все время грозился вызвать милицию – видимо, эта идея показалась ему донельзя привлекательной. Квартирант слушал его молча, привалившись плечом к дверному косяку и высоко заломив густую черную бровь. Он задумчиво дымил сигаретой, с интересом разглядывая дядю Федю. Его спокойствие еще больше раззадорило старика, и он, оставив в покое абстрактных буржуев и расхитителей социалистической собственности, перешел на личности.

  4