очень нудно 
10 
– И не только воды, – добавил Балашихин. Он оставил в покое усы и теперь подрисовывал к рожице генерал-полковничьи погоны. Художником он был аховым, и вместо генерал-полковника у него получился старший прапорщик, но зато как живой. – И крови тоже.
– Да, – согласился Илларион, – и крови тоже. Ну мы поедем, или ты хочешь еще порисовать?
– Поедем, – сказал Балашихин.
Он извлек из кармана своего строгого пиджака белоснежный носовой платок и тремя быстрыми движениями стер рисунок. Оглядевшись в поисках урны и не найдя ее, он скомкал платок и затолкал его в карман. Илларион Забродов, с рассеянным интересом наблюдавший за его манипуляциями, заметил при этом, что пиджак у Балашихина подозрительно оттопыривается слева под мышкой. Он мысленно пожал плечами: если Балашихин и соврал насчет своего увольнения, то, надо полагать, имел на то веские основания. И потом, подумал Илларион, отпирая дверцу «Лендровера», все мы столько лет проходили с оружием, что теперь без него ощущаем себя не вполне одетыми.
– Прошу, – сказал он, распахивая перед Балашихиным дверцу.
Экс-майор заглянул в салон и покрутил головой.
– Обалдеть можно, – сказал он. – Все как тогда.
Не хватает только автомата между сиденьями и ящика «хейнекена» сзади. Помнишь, как тогда Мещеряков орал?
Илларион невольно ухмыльнулся.
– Орать орал, – сказал он, – но пиво пил не хуже других.
– Ну так! – с энтузиазмом воскликнул Балашихин. – В такую-то жару… Кстати, как у него дела?
Служит?
– Гм, – сказал Илларион и сделал неопределенное движение бровями. Распространяться о делах своего бывшего начальника он не хотел, тем более что, уйдя со службы, принципиально перестал интересоваться тем, что составляло служебную тайну.
Балашихин верно истолковал эту пантомиму.
– Понятное дело, – нисколько не обидевшись, сказал он. – Значит, служит. Не генерал еще?
– Нет, – сказал Илларион, – еще не генерал.
– Это он зря, – с серьезным видом заметил Балашихин. – Генералом быть хорошо.
Ловким движением нырнув на переднее сиденье «Лендровера», он немного попрыгал на потертой подушке, скрипя старыми пружинами.
– Никогда не думал, что будет так приятно снова посидеть в этой старой каракатице, – сказал он. – Ты молодец, Илларион. Эта машина – как кусок нашей молодости.
– Хорошая машина, – сдержанно согласился Илларион, усаживаясь за руль и запуская двигатель.
Через полчаса, сделав короткую остановку у гастронома, «Лендровер» подъехал к старому дому на Малой Грузинской и, виртуозно вписавшись в узкую арку, вкатился во двор.
* * *
Забродов открыл глаза, как всегда, в половине шестого утра, за несколько секунд до того, как должен был зазвенеть будильник. Глаза открылись с некоторым трудом, а это было отклонением от нормы: раз и навсегда приученный к железной дисциплине организм не имел привычки протестовать против ранних подъемов. Рука, протянутая Илларионом для того, чтобы выключить будильник, заметно дрожала. Это уже не лезло ни в какие ворота, и тогда Илларион вдруг разом вспомнил подробности предыдущего вечера.
– Елки-палки, – сказал Илларион и с усилием сел на кровати. Мир качнулся и косо поплыл куда-то влево, грозя сбросить Иллариона вместе с кроватью в безвоздушное пространство. – Стоять! – приказал миру Илларион, и мир послушно замер в ожидании дальнейших распоряжений. – Мой папаша пил, как бочка, и погиб он от вина, – сообщил ему Илларион.
Он обвел квартиру мутным с похмелья взглядом и вздохнул. Некоторые люди совсем не меняются с годами, подумал он, и это, наверное, хорошо.., для них. Надо будет прибрать, а то у домработницы сердце слабое. Да и до ее прихода еще дожить надо, а это как-никак три дня… За три дня в этом бардаке все ноги переломаешь. «Э, приятель, – подумал Илларион, – да ты, кажется, крутишь хвостом, тянешь время и вообще отлыниваешь. Ну-ка, подъем!»
Он резко вскочил, с трудом сохранив при этом равновесие, и, не входя в подробности своего самочувствия, принялся одеваться. Натянув чистый камуфляжный костюм и тяжелые армейские ботинки, он вышел из квартиры, даже не посмотрев в окно, чтобы узнать, какая сегодня погода: погода в данном случае на его планы не влияла.
На улице шел дождь – собственно, не дождь даже, а какая-то неопределенная морось, тончайшая водяная взвесь, которая, перестав быть туманом, так и не дотянула до того, чтобы стать дождем. «Совсем как я, – подумал Илларион, – перестав быть капитаном, так и не сделался майором.»
10 
