Лёгкий, ненавязчивый романчик 
86 
— Сашка, ты чудо! — они опять слились в нежном поцелуе. — Но только, чур, я тебе тоже помогать буду!
— А как же!
— И сама несколько блюд приготовлю!
— Пожалуйста. В ресторане «У Александра» нам можно делать все, что только заблагорассудится.
— В таком случае одеваемся — и живо на рынок И по магазинам!
— А разве нам еще что-нибудь понадобится?
— Для твоих блюд, может, ничего и не надо, а для моих кое-что придется купить.
— Ладно, сдаюсь! Одевайтесь, моя королева. Карета ждет вас у подъезда!..
* * *
Алина сразу придумала, чем сможет поразить воображение Александра, и в магазине и на рынке докупила необходимые продукты, обойтись без которых ей было никак нельзя: головку сыра, хороший кусок грудинки, пару килограммов яблок, баночку печени трески и десяток яиц.
А потом целый день провели они на кухне, дружно готовясь к ужину, а заодно болтая обо всем на свете.
Девушка запомнила наказ матери и постаралась говорить на этот раз об Александре, вольно или невольно вынуждая его подробно и обстоятельно рассказывать ей о себе, о своей жизни, о своих друзьях Только теперь она узнала, что Банда, — он рассказал ей и о своей кличке, — детдомовец, что, кроме Смоленска и Афгана, вспоминать ему, собственно говоря, нечего и некого. Он рассказал ей об Олеге Вострякове, опустив, естественно, сцену его спасения в том проклятом бою. Рассказал о Сарнах, не преминув позвать Алину в июле в этот чудесный украинский городок. Рассказал о том, как попал на работу в «Валекс», и о том, как быстро сделал карьеру в этом агентстве безопасности.
Она пыталась как можно подробнее расспросить его об Афгане и о его подвигах в агентстве, но Банда все время переводил разговор на людей, на своих друзей, старательно опуская детали боев, кровавые эпизоды и соленые мужские слезы. По его рассказам выходило, что Афган был для него и его друзей чем-то вроде большого летнего лагеря, в котором они веселились, пели у костра и изредка ходили в походы. В его рассказах не было ни смертей, ни ран, ни оторванных ног, ни развороченных осколками голов.
Там не было места вытекшему и высохшему за целый день за собственным бронежилетом глазу друга и сгоревшему от рук пьяного прапорщика афганскому ребенку. Там никого не насиловали всем взводом и не ширялись, не пили водку и не продавали бензин духанщикам.
Алина понимала, что он недоговаривает, вернее, рассказывает выборочно, тщательно отфильтровывая эпизоды, достойные ее ушей, и всячески старалась выведать у него именно грязные, страшные стороны войны, неизменно натыкаясь на стену молчания. Поначалу она даже пыталась обидеться, но затем вдруг поняла, что недомолвки Банды не являлись причиной неискренности или скрытности. Просто память парня прятала всю грязь и кровь подальше, в те затаенные темные закрома, доступ к которым не всегда возможен. И, наоборот, светлые, радостные, теплые минуты, проведенные с самыми надежными, самыми верными людьми — с друзьями, — лежали рядом, на поверхности, услужливо всплывая в памяти, и именно они-то в конце концов и были главными для парня, определяли для него это страшное слово — Афган.
И тогда она своим женским сердцем пожалела его. Пожалела за одиночество, за отсутствие детства.
За то, что самым ярким воспоминанием в его жизни стала речка в Сарнах.
И еще больше начала уважать его. Теперь уже не только за физическую мощь, но и за силу духа, за великодушие, за преданность. За то в конце концов, что она у него, так же, как и он у нее, была первой настоящей любовью. За то, что они могли отдаваться друг другу искренне и без остатка, не отводя глаз в сторону и не сожалея ни о чем, а вместе радостно и счастливо постигая любовь.
И в один прекрасный момент Алина вдруг почувствовала, что не выдерживает больше, что боль подступает к самому сердцу и слезы душат ее.
И тогда она упала на грудь Сашке и горько-горько и одновременно счастливо-счастливо расплакалась, промочив на нем отцовскую майку своими слезами и горячо шепча:
— Любимый мой! Хороший мой! Единственный мой! Теперь будет все иначе! Я тебя никому не отдам. Я согрею тебя. Я сделаю все для тебя. Мы будем самыми счастливыми.
— Алинушка, ну будет тебе… Чего ты, милая? Я люблю тебя, я буду всегда рядом с тобой. Я за тебя самой жизни горло перегрызу, родная! Не плачь!
— Это я так… — выплакавшись наконец и все еще всхлипывая, выдохнула девушка, — нечаянно.
86 
