Последние отзывы

  130  

– Ха – это шедевр. Об этой работе будут говорить, будут говорить долго, может даже тысячу лет.

Скульптура прямо-таки дышала, человеческая плоть пульсировала. Это было последнее, что мог сделать человек в объятиях страшной змеи, последние судороги, последняя попытка освободиться, причем попытка, обреченная на провал.

– Страшно, – сказал Забродов.

– Страшно? Нет, не страшно, величественно. Смерть сама по себе не страшна, она даже отвратительна, – рассуждал Хоботов со стаканом в руке, – величественен лишь один момент, та грань, когда человек еще жив, но уже обречен. Не знаю, ты, наверное, этого никогда не переживал.

– Да, похоже, никогда, – соврал Илларион, медленно обходя скульптуру.

– Она хороша со всех сторон.

«Да уж, хороша», – думал Забродов.

И тут его взгляд зацепился за страшную вещь, за страшный знак: на постаменте был вырезан крест.

Обыкновенный прямой крест, самый простой, проще которого не бывает – вертикальная и горизонтальная черточки, пересекающиеся между собой. Крест был процарапан стеком с рваными краями. Эти кресты Иллариону были знакомы, но он не стал задавать вопрос, что означает этот знак.

Он неторопливо обошел скульптуру. Ему показалось, что лицо одного из тех, кто пытается освободиться от объятий страшной змеи, очень похоже на лицо Льва Штурмина. Но он этого не сказал.

– А твоя Болотова стерва, как и все бабы. Кстати, все бабы стервы, причем гнусные.

– Не надо так, – тихо и вдумчиво ответил Забродов, – слишком резко ты все судишь.

– А как я еще могу судить? Я люблю крайности, люблю ясность.

– Но ведь она же написала о тебе статью и, по-моему, толковую.

Илларион статью не читал, но примерно мог представить, что могла написать Наталья.

– Статья – это мелочи. А ты пей, пей.

Илларион взял высокий стакан, посмотрел на Хоботова – тот ему подмигнул. Было что-то страшное в огромном, широкоплечем, абсолютно лысом, гладко выбритом человеке. Он сам походил на удава, на гигантского удава. Сходство было не только внешним, но и внутренним. Двигался Хоботов мягко и в то же время стремительно.

«Да, он невероятно силен, зверь прямо-таки в человеческом обличий, – подумал Забродов. – Такой, конечно, смог задушить Штурмина».

Они выпили по стакану виски, выпили молча, лишь время от времени бросая украдкой взгляды друг на друга, причем, взгляды были оценивающие, словно бы каждый примерялся. Они напоминали взгляды борцов, вышедших на ковер, причем, схватка должна произойти скоро, и схватка не на жизнь, а на смерть.

– Ты убил моего друга? – глядя в глаза, поставив стакан на край журнального стола, сказал Забродов.

– Убил твоего друга?

– Да, – произнес Забродов.

– Ты ошибаешься, я его не убил.

– Ты задушил официанта?

– Вновь ошибаешься. Лучше выпей виски и успокойся.

– И знаешь что, – сказал Забродов, – я пришел, чтобы убить тебя.

Илларион Забродов уже просчитал ситуацию. О том, что произведение искусства должна сопровождать легенда, он знал, о бредовой мечте Хоботова ему рассказала Болотова. И теперь весь внутренний мир этого человека ему открылся, стал понятен. Для него самым дорогим и самым важным является не человеческая жизнь, а страшная скульптура, ею он дорожит больше всего.

– И что ты собираешься с ней делать? – кивнув в сторону скульптуры, осведомился Забродов.

– С ней? – ласково произнес Хоботов. – Ее отольют в бронзе, ее будут повторять в мраморе, ее станут фотографировать, печатать, о ней примутся снимать фильмы. Она войдет в историю искусств как «Христос» Дали, как «Давид» Донателло, как Роденовский «Мыслитель». О ней станут говорить, когда ни тебя, ни меня, ни Болотовой уже не будет на этом свете. О нас забудут, вернее, забудут о вас, а меня будут помнить.

– Ты думаешь? Ты уверен в этом?

– Абсолютно, – сказал Хоботов. – Завтра придут мастера, снимут с нее форму, отольют в бронзе.

– Мастера, может, и придут, – сказал Забродов, – а вот в бронзе ее не отольют.

– Как это не отольют?

– А вот так. Я пришел, чтобы ее уничтожить.

– Что!? – прорычал Хоботов и вся его голова, даже лысина, выбритая и гладкая, как бильярдный шар, вначале побагровела, а затем стала белой, словно бы голову скульптора перепачкали мелом. – Ты ее? – до Хоботова дошло, зачем и почему появился этот мужчина в его мастерской. Но, по мнению скульптора, Илларион Забродов был слишком слаб, чтобы противостоять ему.

  130