ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Утро

В больнице он провел целый месяц. И как-то сразу вычеркнул его из жизни, потому что ничего важного для него за этот месяц не произошло. У него брали анализы, делали снимки, давали какие-то лекарства, кололи витамины, вливали внутривенно глюкозу, усиленно очищали организм, крутили и вертели, допрашивали с пристрастием и без, стараясь вернуть из небытия его память. В конце концов он понял, что надо признаться во всем. В том, что он — Иван Александрович Мукаев, следователь районной прокуратуры, муж этой Зои и отец двоих детей. Хотя, убей, ничего этого он так и не вспомнил.

Весь месяц эта Зоя таскала в больницу альбомы с фотографиями и детей. Две смуглые, черноволосые и очень хорошенькие девочки-близняшки десяти лет ему в целом даже понравились. Они были сдержанными, наверное, в него, на шею не вешались, «папа-папа» не пищали. Держались вместе, поближе друг к другу, рассматривали его очень внимательно глазенками-угольками и почему-то не улыбались.

— Они тебя раньше так редко видели, — всхлипнула эта Зоя. — Ты очень много работал, Ванечка.

Что ж, теперь дочки видели его каждый день и даже начали к этому понемногу привыкать. Начали садиться к нему на колени, Маша на правое, Даша на левое, сдержанно рассказывать об успехах в учебе. Вообще, они никогда не ссорились, без всяких споров и раздоров, так же как оба его колена, делили все, что доставалось им в этом мире. Ни одна из девочек не хотела правое колено вместо левого, розовый бант вместо голубого.

— Хорошие дети, — сказал он жене, и эта Зоя снова начала тихонечко всхлипывать.

— Ваня, неужели же ты не помнишь, как их всегда называл?

— Как?

— Ну, Ванечка, родной, вспомни! Пожалуйста, вспомни!

— Нет, не могу.

— Они родились такие махонькие, весом по два с половиной килограмма, я очень долго лежала в роддоме, потом в больнице, а когда привезла их домой… Ты помнишь? Они родились с густыми темными волосами. Я положила их в детскую кроватку, под белое-белое одеяльце. Они лежали, такие смуглые, темноволосые, в тебя… И я сказала: «Ванечка, какие хорошенькие темненькие головёшки». Помнишь? Что ты мне ответил?

Он молча покачал головой. Эта Зоя снова всхлипнула:

— Ты сказал: «Не головёшки, а головешки». Ты всегда был шутником. Мы так и стали звать их: Головешки.

— Да? Не очень-то это хорошо звучит, — жалко усмехнулся он.

— Но я никогда с тобой не спорила, Ванечка. Я любила тебя со школы. Мы учились в одном классе… Ты помнишь?

— Нет.

Так было почти каждый день. «Ты помнишь?» — «Нет». Какая-то игра, которую и он, и эта Зоя приняли охотно. Он послушно листал альбомы с фотографиями, говорил свое «нет» и думал только о том человеке, которого должен найти и наказать. То, что он никому никогда не прощал насилия над своей личностью, помнил совершенно точно.

— А это твоя мать… Ванечка, ты помнишь?

— Такая молодая? — удивился он. — Она, должно быть, еще жива?

Зоя снова зажала рот ладошкой, схватила в нее сдавленный всхлип, удержала. Потом сказала:

— Вы последнее время с ней не очень-то ладили, но она придет.

Действительно, женщина, которая никак не выглядела на свои пятьдесят два, пришла к нему, и не один раз. И не одна. С каким-то мужчиной.

— Это мой отец? — спросил он, и женщина отчего-то здорово разозлилась.

Ушла она быстро, и он спросил у этой Зои:

— Что-то не так? Отчего она обиделась?

— Ой, Ванечка, я уж и не знаю, надо ли тебе это говорить? Может, не помнишь, и не надо?

— Где мой отец? — спросил он.

Эта Зоя замялась:

— Ну, ты понимаешь… В общем, это не слишком веселая история. Ты сам ее раскопал недавно, мать не говорила. Но ты добился. Ты ж следователь. Всегда хотел все про всех знать… Неужели не помнишь?

  6