очень нудно 
76 
Бегбедер: Воистину мы наблюдаем новое искушение верой, что свидетельствует о глубоком смятении тех, кто страдает, не решаясь поверить. Однако ты не можешь отрицать, что Церковь теряет влияние и перестала быть тем святейшим институтом, которому слепо повиновались, чаще из страха, чем по убеждению.
Но не будем заново начинать разговор и переписывать книгу!
За те годы, что продолжался наш диалог, мы старались постичь непостижимое. Я был усерден в этом поиске и даже к нему пристрастился. В результате эгоцентрический школярский скептицизм, который заменял мне философию, пошатнулся. Я почти жалею, что книга кончается. Если мы и не продвинулись в решении непреходящего и, возможно, вечного вопроса о бытии Бога, наши встречи принесли мне глубокую радость, и я хотел бы, чтобы мы еще многие годы продолжали регулярно видеться.
Только с одной оговоркой: я бы предпочел, чтобы наши свидания начинались не в десять часов утра, а в восемь вечера!
Да, хотелось бы продолжить этот обмен мнениями, хотя порой мне случалось думать, что все, о чем мы беседуем в последние годы, – лишь повторение разговора, который люди ведут тысячелетиями. Иногда мне просто дурно делалось от мысли, что разговор этот, быть может, напрасен, потому что бесплоден, потому что Бога нет и, вероятно, таким образом люди теряют уйму драгоценного времени, которое лучше было бы посвятить делам более насущным. Вот. Я не только ироничен, я способен также быть наивным и волноваться.
Ди Фалько: Однако как увлекателен этот разговор о бытии Бога! Конечно, он длится уже тысячелетия, но это единственно нужный, вечный разговор, который люди ведут с Ним.
Бегбедер: «Что известно нам о воле Божией, когда единственный способ для нас ее познать – это противиться ей?» (Поль Клодель). Если бы люди спрашивали: «Какого черта мы тут делаем?» – вопрос был бы мне понятен, но что остается для меня тайной, так это потребность заменить его другим вопросом: «Есть ли Бог?»
В конце концов, литература, искусство… дают возможность победить смерть, и после нее человек остается жить. Почему я пишу, почему литература притягивает меня как критика, как издателя, почему я целыми днями погружен в книги? Все потому, что мой Бог, моя религия, которая ведет меня за собой, чтобы я перестал бояться смерти, – это литература.
Ди Фалько: В твоих романах, так же как в этой книге, открываются твоя жажда понимания, твоя ненасытность к жизни, потребность отличаться, обольщать, быть любимым…
Бегбедер: Совершенно справедливо; признаю свою вину: я держу пари – может, из трусости, но не в угоду моде, – что Бога нет. Если ошибаюсь – отправлюсь в ад. Если нет, то, значит, правильно делал, всю жизнь провеселившись. Иначе говоря, я как будто испытываю соблазн доказывать, что Его нет! В то же время, повторяю, когда я читаю великих писателей, которые верили в Бога: Бурбона-Бюссе, Кабаниса,[83] Грэма Грина, мои и без того шаткие убеждения колеблются. Собственная неосновательность и эти постоянные сомнения мне осточертели.
Поэтому я часто задаюсь вопросом: по какому праву я позволяю себе провозглашать, что Бога нет?
Если бы меня привлекал только поверхностный бунт, это скорее могло бы подтолкнуть к вере. Сказать, будто тебя посетило видение на паперти собора Парижской Богоматери и теперь ты веришь, – вот это было бы потрясающе, поскольку сегодня считается хорошим тоном объявлять себя атеистом, утверждать, что Бога нет и, кроме видимой реальности, нет ничего иного, что мы умрем, а после – черная дыра. Таково распространенное мнение, наверное, несколько банальное, и я к нему присоединяюсь. А ведь было бы куда оригинальнее заявить, что я ревностный католик и каждый мой шаг подсказан Иисусом Христом, – так я пошел бы против течения.
В конце романа «Под солнцем сатаны» Бернанос изображает знаменитого писателя, распутника Сен-Марена, который приходит к священнику в поисках смысла жизни и в надежде возродить свою славу… Может, во мне есть что-то от Сен-Марена?
Ди Фалько: Вера не означает слепую покорность. Кто имеет веру, тот не стесняется резко окликать Бога. Леон Блуа, Бернанос, Пеги и другие требуют ответа от Бога, и Ему дороги те, кто вопрошает Его, кто поднимается перед Ним во весь рост, как Монтерлан в «Мертвой королеве»: «Бог любит тех, кто говорит с Ним стоя». За эти годы, пока мы с тобой ведем диалог, я пришел к убеждению, что ты не атеист, несмотря на занятую тобой позицию отрицания, которой ты похваляешься, будто трофеем. Нет, это форма защиты, вот и все.
Бегбедер: Что ж, опять каждый из нас стоит на своем. Тебе не удалось меня обратить. Это была бы пустая затея, и не в том заключалась задача книги. Со своей стороны, я не пробовал тебя разуверить. Мои старания тоже были бы обречены на провал.
Тебе, епископу, твердая вера в Бога приносит мир.
Ди Фалько: Думаешь, это так просто?
Бегбедер: Меня, безбожника, преследует тревога, а мои нелепые попытки понять сродни самосожжению. Но ты все же чувствуешь: пусть я не-религиозный, не-верующий, а-гностик, а-теист, тем не менее материальное меня не удовлетворяет.
Ди Фалько: Потому что Бог есть!
Бегбедер: Я Его не встретил.
Однако пока мы готовимся поставить финальную точку в этой книге, позволь напоследок тебе признаться, Жан-Мишель: эти разговоры что-то перевернули у меня в голове, и сегодня мне случается сомневаться… Да, меня посещают сомнения в том, что Бога нет.
76 
