Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
44 
Она приземлилась прямо на спину бежавшего в центре упряжки лося, вцепилась в рога сохатого и ударила ногами изо всех сил по взмыленным бокам.
Лось мотнул головой, пронзительно взревел и пустился еще быстрее. Но эта уловка уже не помогла ему. Марьянка все сильнее сжимала его бока. Лось ревел, пар валил из его ноздрей, обжигая.
– Иван! – отчаянно выкрикнула Марьяна. – Помоги мне!
От поводьев теперь проку не было, животные на них вообще не реагировали, они летели по снегу навстречу визжавшим татарским всадникам, уже натянувшим тетивы луков.
– Иван! Мне не удержать его! – вновь крикнула Марьянка. – Ваня!
Страх за девушку придал Ивану сил. Словно крылья за спиной выросли. Так он говорил потом, твердо уверенный в том, что без крыльев огромный казак никогда бы не смог совершить подобный прыжок.
Он прыгнул одновременно с Ермаком. Два человека разом взлетели в воздух, вот только на спину левого пристяжного зверя смог приземлиться один лишь Машков, а Ермак промахнулся, больно упав на замерзшую дорогу. Да так и остался лежать в снегу.
Машков взмахнул кулаком и с криком «Гой! Гой!» опустил его на голову могучего сохатого. Лось взметнулся, взревел, но Машков держал его железной хваткой.
– А ну, стой, сволочь! – выл он. – А! Я башку тебе откручу, гад! Стой! Стой! Ты еще Машкова не знаешь!
Лось взревел, замедляя ход, за ним и остальные в страшной этой «тройке», а затем звери замерли. Марьянка ловко ухватила поводья. К ним уже бежали ливонцы с пищалями.
Ермак все еще лежал в снегу. Пару раз попытался подняться, но перед глазами все плыло, и он вновь падал на землю.
Татарские конники с жутким визгом погоняли лошадок навстречу врагу.
– Марьянушка… – прошептал Машков, и слезы вновь брызнули из глаз.
– Не будь старой бабой, у которой каша убежала! – крикнула она в ответ. – Стреляй, давай! А лосей я теперь и сама удержу!
– Марьянка, прячься… – задохнулся он.
– Иди к черту, старый дурак!
Ливонцы и немецкие ландскнехты открыли огонь. Первые татарские воины уже покатились в снег со своих коней, снег под ними наливался кроваво-красным.
Лоси вновь стали неспокойны. Марьянка соскочила со спины сохатого, встала рядом, похлопывая животных по мордам. Машков упал в снег, пытаясь дернуть девушку за сапог и повалить на землю от лихой беды подальше. Она отпихнула его, удар пришелся прямо в лоб, Иван ругнулся и отпустил ее ногу.
– Да оставь ты меня в покое! – взвизгнула Марьянка. – О Ермаке лучше позаботься!
– Татары убьют тебя! – в отчаянии выкрикнул Машков и с трудом поднялся на ноги. Бросился к саням, сгреб меховые тулупы и набросил их на дрожавшую от холода Марьянку.
А потом, выхватив пистоль, побежал к Ермаку, стоявшему в сугробе на коленях и зажимавшему голову руками. Иван прикрыл собой друга, вскинул пистоль и выстрелил в татарина, погонявшего на них конька.
Ливонцы вновь открыли огонь, успели-таки перезарядить свои кремневые ружья. Стрелы не причиняли им никакого вреда, а на расстояние сабельного удара воинов Маметкуля они не подпускали.
Марьянка, намертво вцепившись в поводья, жалась к дико всхрапывающим животным, защищенная их телами и тулупами.
Нападение было отражено, теперь татарские конники и сами поняли это: больше половины их людей уже лежало на снегу, истекая кровью. С диким, невыносимым визгом они повернули коней и исчезли за горизонтом. Так же внезапно, как и появились. За ними бежали лошади их убитых товарищей, а вот мертвых и даже раненых они бросили. Раненые лежали молча, ни на что не сетуя, доверившись судьбе и Аллаху.
Два ливонца подошли к ним и добили. Это было куда гуманнее, чем бросить их умирать в поле зимой; это было куда лучше, чем доставить в Чинга-Туру, вылечить, а затем повесить. Зная Ермака… Такого нападения, такой подлой западни он никогда не забудет и не простит!
Пока ватажники обыскивали убитых, сдирая с рук кольца и прихватывая с собой все, что можно было унести, Ермак с трудом добрался до саней.
Его шатало, голова раскалывалась от страшной боли.
– У них кольца золотые! – выкрикнул один из ливонцев. – Да еще какие!
Машков тоскливо вздохнул, подумал о Марьянке, все еще цеплявшейся за поводья, и страшно позавидовал товарищам, ведь им-то мародерствовать никто не запрещал.
Ермак повернулся к Марьянке, крепко обнял девушку и троекратно расцеловал.
– Отныне ты мне брат, Борька! – с чувством произнес он. Машков судорожно закашлялся. – Ты нам жизнь спас. Иван, как хорошо, что ты когда-то Борьку из огня вытянул!
44 
