Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
95 
Там было несколько ножей, он выбрал большой, с лезвием сантиметров в пятнадцать. Детально нарисовал деревянную ручку, два кружочка на ней в местах скрепления. Потом принялся красными чернилами обозначать раны на теле.
И вдруг испытал странное чувство, похожее на ненависть. Ненависть... к ней. Ведь она любит Германа! Всегда будет любить! А это неправильно! Она ведь так похожа на Машу!
Вспомнил вдруг, как ссорились с женой незадолго до ее смерти, как ревновал все к тому же Горанину, просто с ума сходил! Это должно когда-нибудь кончиться! И он с остервенением стал наносить на тело девушки воображаемые раны. Закончив работу, почувствовал удовлетворение. Рисунок вышел реалистичным, будто и в самом деле он побывал на месте преступления.
Все будет не так. Сегодня он снимет, наконец, свой крест — Германа. Заставит его признаться во всем. Вероника поможет. Разбудит Мишу, вместе они смогу удержать Горанина до приезда милиции; И будут свидетели. Все просто. В крайнем случае, он просто выстрелит. Таких людей надо убивать.
Убивать...
Завьялов потихоньку открыл дверь и вышел в холл. Со шкафом, где висела одежда, обращался осторожно, как со спящим младенцем. Взял оттуда старую дубленку Германа, лисью шапку, еще пару теплых вещей. Вернувшись в столовую, стал делать на диване «куклу». Надо создать иллюзию, что под пледом на диване спит человек. Это несложно. Как показывает опыт, Герман не будет проверять, не будет трясти за плечо друга Зяву. Возьмет рисунок и потихоньку выскользнет из дома. И еще обязательно возьмет нож.
Получилось очень похоже на спящего человека. С удовлетворением оглядев свою работу вышел из столовой, нарочно оставил дверь приоткрытой. Чтобы привлечь внимание Германа, если тот спустится вниз.
Одевался на ощупь. Пистолет сунул в карман. Ну, вот и все. Готов. Вышел потихоньку на крыльцо.
На улице было темно, ночь безлунная, небо еще с вечера заволокло облаками. У соседнего особняка, принадлежащего директору городского рынка, по-прежнему ярко светился фонарь, на свет которого он и пошел. Почти во всех домах спали. Но он знал, то окно сейчас светится наверняка. Вероника его ждет. Да, вот оно! Окно на втором этаже. Интересно, сколько придется ждать Германа? Он надеялся, что недолго. В крайнем случае, если ожидание сделается невыносимым, можно подняться к ней. Действовать он будет по обстоятельствам.
Город спал, спала Долина Бедных. Завьялов посмотрел на часы. Без пятнадцати два. Через пятнадцать минут у него свидание. Прошелся взад-вперед вдоль забора. Почувствовал холод. Все предусмотрел, а вот о том, что на улице зима, забьш начисто! Нащупал в кармане пистолет. Где же ты ходишь, Герман? Почему медлишь? Ему показалось, что с тех пор, как вышел из коттеджа, прошла вечность. Несколько раз крепко сжал и разжал пальцы. Только бы рука не онемела!
И вдруг... Да, к дому мэра шел человек! Торопливо, почти бежал. В конце длинной прямой, после которой был поворот на улицу Восточную, горел яркий фонарь, и под ним, в кругу света, мелькнула высокая фигура мужчины. В руках он что-то держал. Шел очень быстро.
Это был он, Герман Горанин. Кто же еще? По верху глухого кирпичного забора, опоясывающего особняк мэра, на расстоянии метра прилепились электрические лампочки величиной с теннисный мячик. Света здесь было достаточно. И он шагнул из-за угла в этот свет.
Горанин шел так быстро, что почти задыхался. Наконец стало видно: в руках у него свернутый в трубку плакат. Тот самый рисунок. Значит, не ошибся! Герман его заметил. И побежал. Приблизиться Завьялов не дал. Достал пистолет. Снял его с предохранителя. Спокойно сказал:
- Стой!
Горанин остановился метрах в двух. Поднял левую руку:
- Спокойно, Саша. Спокойно.
Он был в расстегнутой куртке, огромный, волосы растрепаны, а глаза... Глаза безумные! В них было отчаяние и бесконтрольный животный страх. И вдруг губы у Германа задрожали. Лицо сделалось жалким, он как-то потерянно спросил:
- Зява, неужели... Неужели ты это уже сделал?
- Что сделал? Ты стой, не дергайся. Я ведь и убить могу.
—Хорошо. Я стою.—Герман обернулся, посмотрел в сторону Фабрики, словно кого-то ждал, и повторил: - Я стою. Давай спокойно поговорим.
- Ну давай поговорим.
- Где она?
Завьялов понял, что речь идет о Веронике. И кивнул через плечо в сторону особняка:
- Там.
Герман сделал шаг вперед, словно хотел на него броситься. Он поднял пистолет:
95 
