Глава 8

Вернувшись в Мюнхен на другой день к вечеру, Апраксина позвонила инспектору Миллеру, чтобы сообщить о своем приезде, и узнала от него, что Анна Юрикова уже успела позвонить Константину Каменеву и что разговор их записан на пленку. Инспектор как раз собирался ехать домой, сама Апраксина намеревалась принять ванну с дороги, но, обменявшись новостями, оба тут же изменили свои планы и через полчаса встретились в кабинете Миллера.

В разговоре Юриковой с Каменевым не было ничего особенного: Анна коротко сообщила Каменеву, что ее допрашивала Апраксина, но передать их беседу дословно, как требовал Каменев, отказалась: «Костя, я не сказала ничего, чего бы ты не знал сам». Каменев попросил Анну немедленно вернуться в Мюнхен: «Раз они на тебя уже вышли, тебе нет смысла оставаться у Майкла. Возвращайся, Малыш! Мне без тебя очень тоскливо, я не справляюсь со всем этим один…» Но Анна решительно отказалась: «Я вернусь только в том случае, если меня вызовет полиция. Я хочу побыть здесь, с Мишей и детьми».

— Ничего нового мы из этого разговора не узнали, — сказал инспектор. — Вы меня познакомите с записью допроса Анны Юриковой, графиня?

— Когда все переведу и напечатаю, сразу же привезу к вам. Но сегодня остаток дня я проведу дома: мой сад уже кричит! Кроме того, я в последнее время что-то слишком много думаю. Надо дать мозгу передышку, столкнуть в подсознание все свои наблюдения, и тогда, глядишь, что-нибудь важное и всплывет само собой.

— Я знаю этот ваш метод. Ну что ж…

Они расстались, и вечер Апраксина действительно провела у себя в саду, ухаживая за растениями, разрыхляя вокруг них слежавшуюся за зиму землю, что-то обрезая, что-то пересаживая, что-то напевая и изо всех сил стараясь не думать ни о чем серьезном. Потом был легкий ужин, ванна с розмарином, вечерние молитвы и любимый Вудхауз на ночь: маленький томик, вынутый из шкафа с любимыми книгами — теми, которые она перечитывала постоянно; иногда некоторые из них убирались, редко-редко появлялись новые, но в основном состав их не менялся уже много лет. Она дочитала до самого конца первую попавшуюся повесть о Дживсе и Вустере и спокойно уснула.

На другой день графиня проснулась, как всегда, еще до рассвета. В последние лет десять она начинала утро не с молитвенного правила, а с «процесса реанимации». Сначала выполнялась зарядка в постели, потом она же — на коврике перед кроватью, наконец графиня выходила на середину комнаты и прыгала, размахивая руками, — это была самая энергичная часть зарядки, а после нее она принимала душ, уже не контрастный, как в прежние годы, а умеренно горячий, расширяющий и размягчающий сосуды. После душа — первая чашечка приготовленного с вечера кофе из маленького, всего на три чашки, термоса, выпитая стоя и «вприкуску» с целой горстью витаминов и таблеток; а уже после, прибранная, одетая, причесанная и даже наполовину проснувшаяся, она становилась перед киотом и читала свое утреннее молитвенное правило, к концу жизни выросшее до полутора часов. И только где-то около половины восьмого она чувствовала себя окончательно проснувшейся и готовой начать новый день.

Графиня приготовила себе завтрак: овсянка, яйцо, стакан апельсиново-грейпфрутового сока, два ломтика зернового хлеба и, разумеется, термос с кофе, поставила все это на поднос, накинула на плечи теплый платок и вышла на застекленную террасу. Здесь, на толстой соломенной циновке, стоял круглый деревянный стол и два легких плетеных кресла с подушками, а рядом с ними — старомодная этажерка с садовыми инструментом на нижних полках и простеньким приемником на верхней. Графиня опустила поднос на стол, раскрыла окна в сад, включила приемник — он стоял всегда на волне классической музыки, уселась в кресло и принялась за завтрак.

Солнце и ветер играли молодыми листочками в саду; на камнях террасы и на соломенной циновке плясали веселые солнечные блики. Графиня завтракала и наслаждалась жизнью. Звучала тихая музыка и громкое птичье пенье, а громче всех заливался скворец-новосел на старом каштане. Прямо перед окном покачивался на ветерке куст форзиции, весь сверху донизу в лимонно-желтых цветах — утро было чудесным, мир казался прекрасным, и голова была на редкость ясной.

— Ну, ладно, Лизавета, хорошего понемножку — грех так ублажаться! — с укоризной сказала себе графиня, допила одним глотком оставшийся кофе, поставила пустую чашку на поднос и понесла его в кухню, мимоходом выключив приемник. Быстро сполоснув посуду под краном, она засунула ее в посудомоечную машину и отправилась в свой кабинет. Там она забралась с ногами в широкое и мягкое сафьяновое кресло и пододвинула к себе папку с привезенными из Олимпийской деревни вещественными доказательствами. Полистала, почитала, подумала. Достала телефонную книгу и нашла домашний номер Мириам Фишман.

  76