Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
117 
– Отгонят так, что эти машины днем с огнем никто никогда не найдет.
Ответ вполне удовлетворил любопытство Аркадия Геннадьевича. После спасения из СИЗО он вновь поверил в свое везение.
Генерал Судаков все еще сидел в темноте. Он не надеялся на чудо, он не ждал, что сейчас откроется дверь и полковник Крапивин введет в кабинет Шанкурова. Генерал сжимал и разжимал кулаки – вот уже больше часа. Пальцы уже почти не гнулись, суставы болели, а Судаков продолжал свое нелепое занятие. Он боялся смотреть на часы, понимая, что время, отпущенное ему, затянулось.
Дрожащей от усталости и напряжения рукой Судаков набирал номер телефона, установленного в машине, на которой поехал Крапивин. Никто, естественно, не отвечал. Тогда генерал вышел в приемную.
– Свяжись с СИЗО, узнай, приезжали ли наши к ним, – приказал он помощнику, – доложишь мне по переговорному устройству.
Через пять минут секретарь доложил генералу, что из СИЗО Крапивин, забрав Шанкурова, отбыл полтора часа тому назад и что теперь машина на вызовы, как по телефону, так и по рации не отвечает.
– Может, в аварию попали? – пытаясь обмануть сам себя, спросил Судаков.
– Никак нет, товарищ генерал, я и с ГАИ связался: ни в городе, ни в области наша машина в аварии не попадала.
Генерал тяжело дышал, с ненавистью глядя на черную коробочку внутренней связи, будто она была виновата в происшедшем.
– Какие будут распоряжения, товарищ генерал?
Судаков молчал…
Глава 22
Съемочная группа уже вторые сутки колесила по зоне. Было отснято около десяти кассет, но Хворостецкому все было мало. Ему хотелось запечатлеть что-нибудь «этакое зубодробительное». И Виталию Семаге приходилось изгаляться из последних сил.
– Где-то здесь должна быть заброшенная церковь, ограбленная, разрушенная – зрелище ужасное. В алтаре – кучи дерьма, на полу – грибы растут, вот такие шампиньоны – мутанты. Но не могу вспомнить, где я ее видел. Понимаешь, Юра? – говорил Семага, затягиваясь сигаретой, – Я тогда был такой пьяный, такой… Ну, в общем, ничего но помню. Знаю лишь одно – она где-то здесь стоит, на небольшой горке, а вокруг нее кладбище. Церковь такая голубая, обшитая досками. Воняло еще возле нее…
– Да где твоя церковь, черт тебя подери! – разнервничался Хворостецкий. – Ездим, ездим, бензин кончается. Еще застрянем где-нибудь, потом не выберешься отсюда.
– Спокойно, командир, – сказал водитель Кошевников, – бензина у нас хватит еще километров на двести.
– И то слава Богу, – сказал Хворостецкий.
Оператор дремал, покачиваясь в кресле. Он устал, ему приходилось работать больше всех. Хворостецкий то и дело просил водителя остановиться и расталкивал Бархотина:
– Эй, Валер, вставай! Смотри, какой хороший план, давай снимем.
«Хорошие планы» являлись всевозможными кошмарами: полуразрушенные дома, сгнившие детские игрушки, ржавые качели… Все то, что подчеркивало ужас запустения. Хворостецкий уже прикидывал, как он смонтирует тот или иной кусок фильма, какую подберет музыку. Вот ржавые качели. Когда они будут в кадре, обязательно должны слышаться детские голоса, веселый смех. А затем, сразу же после качелей – план кладбища с теми же детскими голосами. Или, может быть, лучше вместо детских голосов запустить марш Фредерика Шопена?..
– Это будет потрясно! – радовался Хвороетецкий. –Гран-при у нас, считайте, в кармане!
Ханна Гельмгольц смотрела вокруг себя широко открытыми глазами. Подобного она никак не ожидала увидеть. Ее поражало все – и пышная природа, и буйное цветение, и благодатная земля, а самое главное безлюдье и заброшенность.
Пустые дома, в которых еще как бы бродили тени жильцов, души хозяев; большущие своры собак, с воем и лаем несущиеся по полям; стаи птиц – гигантские стаи птиц. Такие можно увидеть только в заповедных местах, не иначе, где-нибудь в раю.
И Ханна Гельмгольц тоже время от времени брала оператора за руку и говорила:
– Снимите, пожалуйста, вот это! Для меня.
– Зачем?
– Мне на память, я заплачу.
– Хорошо, хорошо, – оператор недовольно морщился, но снимал.
Ему в принципе было все равно, что снимать, главное, чтоб платили.
Водитель исполнительно подъезжал к тем точкам, на которые ему указывали. И пока съемочная группа работала, он возился с мотором или доливал в бак горючее из канистр. Все были при деле. А после съемки, по установленной традиции, Хворостецкий щелкал пальцами и громко провозглашал:
117 
