Последние отзывы

  32  

Бестужев сказал:

— Но когда я покупал билет, ездил на вокзал, за мной не было слежки, уж в этом я совершенно уверен.

— И дай-то бог… Что вы улыбаетесь?

— Когда за мной прибыл фиакр, чтобы отвезти на вокзал, одна из лошадей извозчика сронила на мостовую несколько катышей…

— И что же?

— Старая казачья примета, — сказал Бестужев. — Это к добру и успеху. Во время японской кампании в нашем отряде служило немало казаков, я от них многое узнал. Если лошадь казака, уезжающего на войну, испражняется — добрый знак, казак вернется целым и невредимым. Если помочился конь, — либо убьют казака, либо ранят, в плен возьмут, коня убьют. Самое скверное у них считается, если при выезде фуражка с головы упадёт, — тут уж верная смерть, и близёхонько.

— Ну, у вас же нет фуражки…

— Тем лучше, — усмехнулся Бестужев. — Ага, смотрите…

На перроне показалась мисс Луиза Хейворт в сопровождении носильщика с чемоданами. Прошла к спальному вагону «Ориент-экспресса» сообщением Константинополь — Париж.

— Стрекоза… — поморщился Васильев. — Выслать бы по этапу административным порядком, как в матушке-России заведено, да где ж тут… Алексей Воинович, у меня к вам сугубо частный разговор. Я этого не говорил, вы, соответственно, не слышали — но, верно говорю, на ус намотайте и в голове держите…

— Да?

— Поосторожнее с Гартунгом, когда будете в Париже…

— То есть?

— Всем хорош господин Гартунг, заведующий заграничной агентурою, — сказал Васильев негромко. — Работник дельный, агентурою опутал Францию, и не только её, как паук паутиной, чинами отмечен, орденами увешан… Однако есть у него нехорошая черта характера…

— А именно?

— Мы как-то говорили, помнится, о разных человеческих типах офицеров охраны, — сказал Васильев медленно. — Есть такие, что чувствуют себя посреди внутренних интриг, словно рыба в воде, с превеликим удовольствием в межведомственных хитрушках бултыхаются, кабинетную карьеру стремятся сделать… А другие — чистейшей воды служаки, увлечённые лишь самим процессом розыска. Вы, думается мне, из вторых…

— Уж это несомненно, — сказал Бестужев.

— Как были вы в душе воякой, так и остались… Упаси боже, я не в осуждение, я, признаться, сам такой: сижу себе в благополучном отдалении от столичных дрязг, помаленьку делаю дело, и так-то мне хорошо, Алексей Воинович, так-то мне вольготно, вы б знали… Нет у меня шустрых подчинённых, под меня копавших бы, нет непосредственного начальства, против коего порой интриговать приходится, да и с какими-либо соседними конторами нет склок по причине отсутствия таковых контор в непосредственной близости… Немало нас, таких, и не только за границей, другое дело — господин Гартунг. Посвящённым известно, что есть у него две мечты, прямо-таки жгучих страсти: одна — генералом стать, пусть и статским, другая — занять солидное кресло в Департаменте полиции. И всё бы ничего, стремления, в общем, ничуть не противозаконные, однако давно водится за господином Гартунгом нехорошая привычка: случалось, что чужие достижения он себе приписывал. А сейчас случай серьёзный: личное поручение государя, особая важность акции… и, соответственно, награждения соответствующего масштаба. Велико искушение, Алексей Воинович…

— Откровенно говоря, меня не особенно заботят награды, — сказал Бестужев. — Нет, не буду вам врать, что я к ним совершенно равнодушен, отнюдь, коли уж награды существуют, и ими отмечаются успехи, отчего же не получать и не носить? Но не особенно меня волнует, если кто-то часть достижений себе припишет. Жизнь такова, увы…

— Вы не поняли, — сказал Васильев, глядя на него печально и цепко. — Стремление означенного господина к присвоению чужих заслуг может принять нехорошие формы. Весьма даже нехорошие. Понимаете меня?

— Но не хотите же вы сказать… — вымолвил Бестужев чуточку оторопело.

— Ничего я не хочу сказать, — досадливо ответил Васильев. — Я вас всего-навсего призываю быть предельно осторожным, а вы уж понимайте, как знаете… но отнеситесь к моим словам предельно серьёзно. Зафиксированы были, знаете ли, печальные примеры, правда, касались они не офицеров, а простых агентов… но то что существует тенденция, меня и заставляет вас к осторожности призывать. Возможно, я на старости лет стал мнительным, к врачам обращаться пора, душем Шарко лечиться… но лучше уж переосторожничать, чем… Случаются в нашем стаде… паршивые овцы. Вы, насколько я знаю, вступали в Сибири в контры с полковником Ларионовым? Подробностей я не знаю, но слухом земля полнится. Имел и я пересечения с этим субъектом. Ну, сами знаете, как это бывает: в сущности, позор Корпуса, заслуживает не то что отставки, а чего и похуже, но безнаказанным останется ещё долго, быть может, навсегда. Сие вовсе не говорит об ущербности системы — в любой стране, в любой конторе, хоть ты тресни, непременно найдётся некоторое количество паршивых овец… К чему это я? Моральные принципы, — он произнёс эти слова, иронически кривя губы, — полковника Ларионова вам достаточно известны. Могу вас заверить, что с моралью господина Гартунга обстоит даже хуже. А посему держите ухо востро, чтобы с вами в человеческом муравейнике под названием Париж несчастный случай не произошёл, чтобы под случайный омнибус не попали, с башни Эйфеля не сверзились по пьяному делу, устрицами несвежими не отравились насмерть, от несчастной любви к парижской мидинетке не застрелились невзначай…

  32