112 
— Ты думаешь, что найдешь милосердие от меня?
Она воспользовалась единственной длинной прядью волос Аполлиона, рванув ее с лысины и используя как рычаг, чтобы наклонить его голову назад. Я почти тут же потеряла самообладание, потому что, проклятье, это было очень хладнокровно.
— Ты неоднократно стремился уничтожить моих людей, и ты думаешь, что я предоставлю тебе защиту? — почти прорычала она.
— Вы должны, — сказал Аполлион, и его голос сорвался на последнем слове.
Веритас выпрямилась в свои полные пять футов шесть дюймов роста, но с ее испепеляющей силой и императорской осанкой, ей можно было дать все девять футов.
— Малкольм Антер, называющий себя Аполлионом, за то, что подстрекал наши роды на убийство и восстание, ты приговорен к смерти.
Он издал вопль, который Веритас проигнорировала. Она наклонилась к нему, пока ее рот не коснулся его уха, и только моя непосредственная близость позволила мне услышать то, что она прошептала.
— Ты несчастный червяк. Жанна Д’Арк была моей подругой.
Затем она пнула его, увертываясь от его цепких рук, и отшагнула в сторону.
— Умри на коленях или прими сражение, которое она предложила тебе. Мне плевать, что ты выберешь, — бросила она через плечо.
Мой рот широко открылся от этой новости о моей знаменитой предшественнице полукровке, но я быстро захлопнула его. Себе на заметку: не оказываться по другую сторону баррикад от Веритас. Она помнит обиды веками.
Затем я посмотрела вниз на упыря, чувствуя, как прежняя ненависть слабеет. Пусть и учитывая все жизни, за окончание которых он был ответственен, и его слепые, длиною в столетия поиски власти, в конце концов, Аполлион оказался слишком жалким, чтобы ненавидеть его. Его даже не стоило убивать, но если я позволю ему жить, мои настоящие и будущие враги не сочтут это за милосердие. Они воспримут это как слабость, которой они могут воспользоваться. С ясностью, которой мне не хватало прежде, я поняла, почему Кости сделал то, что он сделал, с моим отцом, и почему Влад позволял своей жестокости быть заметнее, чем его более прекрасные качества. Это было не из — за садистского удовольствия или любви к сражениям. Это было для того, чтобы предотвратить их.
— Подними меч, — сказала я Аполлиону, четко проговаривая каждое слово. — Или я убью тебя там, где ты сейчас стоишь на коленях.
Я не извлеку из этого удовольствие, но я сделаю это, потому что так нужно. Веритас уже приговорила его к смерти от имени Совета Вампиров. Если я отступлю, это не спасет его жизнь. Она или кто — нибудь другой убьют его.
— Нет, — сказал Аполлион, почти хныкая. Затем он рванул вперед и попытался убежать.
Я поймала его прежде, чем он успел сделать даже дюжину шагов, позволяя ему ударить меня со всей силой, имеющейся в его коренастом теле. У него были только руки, а у меня по — прежнему настоящий длинный меч.
— Аполлион собрал всех вас, взращивая ненависть на лжи, что я стала наполовину вампиром, наполовину упырем, — обратилась я к упырям, наблюдавшим за нами с мрачной увлеченностью. — Поскольку, если кто — то необычен, вы должны бояться его, так?
Аполлион попытался прижать меня к земле, но все годы своего существования он очевидно потратил не на обучение борьбе — а у меня был адский учитель. Несмотря на боль, все еще пронизывающую мой бок, я вывернулась в последний момент, запрыгивая ему на спину, когда он по импульсу все еще летел вперед. Затем я поднесла меч к его горлу.
— Вы все хотите знать, почему у меня есть способности, которых нет у других новообращенных вампиров? — сказала, погружая лезвие в его горло. — Потому что я не питаюсь от людей; я пью вампирскую кровь.
А затем я дернула меч на себя, порезав руку, когда для максимального баланса захватила голый край лезвия. Я чувствовала большее удовлетворение скорее от публичного признания, чем от вида головы Аполлиона, отсекаемой от тела. Всю свою жизнь я должна была скрывать, кто я есть. Сначала ребенком, когда я даже не знала, почему другие дети не такие как я, затем, уже подростком, а потом и взрослой девушкой, охотясь на вампиров, и наконец, став в прошлом году полноценным вампиром со своими странностями. Все, я закончила прятать, ненавидеть или приносить извинения за ту часть меня, которую я не выбирала и изменить не могла. Если у кого — то были проблемы с моим отличием от других, хреново было уже для них.
— Все верно, я ем вампиров, — сказала я снова, громче на сей раз. Я оттолкнула тело Аполлиона и встала, стряхивая кровь со своего меча и поворачиваясь лицом к группе оставшихся упырей.
112 
